И вот уже меж нами метров пятнадцать, и ясно, что он нас видит – уставился из-под густющих бровей, как двумя шильями сверлит… Я стою даже и в некоторой растерянности: командовать ему «хенде хох», что ли? Так старый ведь пердун, а нас четверо с автоматами, и не видно у него на поясе кобуры, только сабля висит…
И тут Ленька Одессит мне тихонечко говорит странным таким, не своим голосом, я бы даже выразился, испуганным крайне:
– Сергеич, присмотрись… Сквозь него дерево видно…
Ептыть, и ептыть, и еще как ептыть! Точно! Нельзя сказать, что старикан совсем уж прозрачный, но все же некоторая прозрачность присутствует, и прямо сквозь него дерево смутно видно… И соображаю я теперь, что шагает он в сапогах по каменной крошке, ноги ставит твердо, будто сваи забивает – но ни малейшего звука при этом не возникает. Не человек это, а одно видение…
И вот почему-то мне нисколечко не страшно, ничего такого, да и мыслей никаких, собственно, и вовсе нету. Но остолбенение напало полное и совершенное, и вроде бы я даже чувствую, как рот у меня разинулся. Ну наяву ж все происходит, не снится! И вот оно, шагах в нескольких, натуральное немецкое старорежимное привидение – теперь уже мне понятно, что генерал старорежимный, уж и не знаю, как это научно назвать…
И вот тут мы, все четверо, как-то так, не сговариваясь, подались в стороночку, даже с дорожки сошли, путь ему освобождая…
И что же происходит? А он, непонятность сучья, останавливается напротив нас и зыркает. Ох, как он зыркал! Вот ясно: у этакого генерала все, кто на звездочку ниже, по струнке ходили… И словно бы холодочком от него потягивает…
Мы стоим. Он стоит, зыркает. И тут вижу я краем глаза, как Ленька Одессит, с обалделым видом, встает по стойке «смирно» и честь ему отдает по всем правилам. И вдруг я то же самое делаю, не знаю, почему, и Ванька с Петровичем тянутся, как миленькие. Сколько я потом это ни вспоминал, одно объяснение: ну вот такой у него был вид, не хочешь, а вытянешься, настоящий генерал, у него не забалуешь…
Стою я так это с рукой у козырька, а голова работает, мысли прыгают: что за хреновина? Стоят братья славяне, четверо повоевавших, отдают честь старорежимному немецкому генералу, который даже не человек, а привидение… Ну вот же ж хрень! А стоим ведь, тянемся…
Старикан вроде самую малость отмяк. Уже не так сурово таращится. Взял да и козырнул нам – не спеша, важно, по-генеральски. Потом кивнул, этак будто бы благосклонно. И пошел в ту сторону, куда и шел. Дошел до конца аллейки, повернулся не спеша – и назад, опять мимо нас. Мы уже не козыряем, но стоим все еще близко к стойке «смирно». Опять он кивнул и двинулся не спеша дальше.
Ленька Одессит шепчет:
– Славяне, отступать пора… Кто его знает, чего он там…
Ну, мы и отступили – так, что ветер в ушах свистел. Нас бы на какую спартакиаду – все вчетвером на ступенечку для первого места втиснулись бы, точно. Добежали до дома, плюхнулись на скамейку – была там фасонная, неподалеку от входа – и чувствую я, что мокрый как мышь, даже жопа, извините, вспотела. Начал цигарку сворачивать – пальцы трясутся, еле управился.
– Не привиделось, – говорю я, не узнавая собственного голоса. – Не могло четверым сразу привидеться одно и то же, не бывает… Что делать будем?
– Комбату доложим, – говорит Ленька язвительно. – А то и комиссару – так, мол, и так, гуляет в парке…
– Ага, – говорю я. – И в особый отдел еще. Чтобы решили, будто мы вчетвером собрались от передка отвертеться, психов из себя симулируем…
– Да я шучу…
– Да я понимаю, – говорю я. – Делать ничего не будем, кроме как помалкивать. Так оно будет жить проще и спокойнее.
Ванька, комсомолец наш, прямо взвился:
– Неправильно это! Такого не бывает!
– Бывает, – спокойно так, веско говорит наш Петрович. – Ты сам видел, что бывает. Я вот не видел, но людям, которым я вполне верю, случалось. А теперь вот и сам…
Петрович у нас был самый старший, лет сорока пяти. С Урала откуда-то. Мне он тогда по моей молодости казался натуральным стариком, ну, да зеленые сопляки из пополнения меня тоже иногда «дяденькой» звали, а мне всего-то двадцать восемь доходило. Ну, усы гвардейские, орден, две медали…
Ванька вдруг вскрикнул:
– Да откуда ж он взялся? Я неделю копал – и ничего…
И язычок прикусил.
– Ох ты, чадушко… – говорит Петрович все так же рассудительно. – Да кто ж не знает, что ты копал? Разыграли тебя, дурня, по полной, а ты и поверил… – помолчал и продолжает задумчиво: – А ведь вполне может оказаться, что это ты его ивы копал с ямами со своими. Слыхивал я про такое.
Я, между прочим, тоже малость и слыхивал, и читывал…
– Погоди, – говорю, – Петрович. Ну ладно, будь там могила… Но ведь нет никакой могилы, дураку ясно. С чего бы старорежимные немцы в старые времена своего, генерала немаленького, закопали, как собаку, около фонтана в парке? Ты их семейный склеп видел? Сооруженьице…
Петрович говорит:
– Могилы там, конечно, нет никакой. Но все равно, мог Ванька своими ямами что-то такое стронуть. Это бывает. Такое вот. Стронешь что-то – и вот вам. Я, конечно, не говорю, что правду угадал правильно, так ведь правды мы и не узнаем никогда, пожалуй что…
– Это точно, – говорю я. – Только лично я отныне срать буду устраиваться насколько можно ближе к дому. Хватит с меня одного раза… Хоть и было, а не должно такого быть…
– Копать будешь, Ванечка? – ласково так интересуется Ленька.
– Да поди ты! – Ваньку аж затрясло. – Я теперь буду, как сержант, честное комсомольское…
И пошли мы спать – а что еще делать? До третьих петухов сидеть и обсуждать явление? Да пропади оно пропадом! Нам от него ни горячо, ни холодно, нам бы довоевать, чтобы не убило и не покалечило… А рассказывать… Смыслу-то? Я бы вот первый не поверил, выложи мне кто такое, точно.
Так что взяли мы языки на замок. И больше, понятное дело, ночью туда не ходили. Очень может оказаться, он там и дальше расхаживал. Очень может быть, видел его еще кто-то, кроме нас, – но наверняка молчал в тряпочку, как мы, по тем же самым рассуждениям и причинам. Слухов никаких не ходило.
Знаете, мы с Ленькой не удержались, сходили назавтра на третий этаж, где у хозяев висели фамильные портреты, штук сорок. В любом приличном имении так полагалось, я еще пацаном читал. Хотели поискать – а вдруг он там есть?
Вполне вероятно, что и был. Только к тому времени братья-славяне над портретами поозорничали по полной. Какие вовсе выдрали, от каких одни лохмушки, да и на тех, что остались меньше других порезанными и подырявленными, опознать было никого нельзя. Кое-как мы рассмотрели, что там было аж четверо в похожих касках и с эполетами, но лиц уже не разобрать…
Ну вот, а через два дня батальон подняли по тревоге, подкатили «студеры», и кончилось наше мирное житье…