Вскинув кулаки, она скрипнула зубами, ринулась к дверям, однако Женя поймал ее за руку, с силой сжав запястье.
– Пусти, больно!
– Что они забрали?
– Ты чего, тупой?! Все!!!
– Это не ответ. Нужны детали. Что у них теперь есть? Списки, убрус, монастыри, школы?
– Список был готовым, на распечатке, бери и пользуйся, – глядя исподлобья, угрюмо ответила она. – Монастыри забудь, это уже ретро. Убрус? Ну, намеков на тайник, где он лежит, в собранных документах хватает. Но точных координат даже я не знаю, нужно искать на месте, сверяться с архивными данными. Долго и муторно. Пока они в моей бумажной помойке разберутся и файлы пересмотрят, это еще неделя сверху.
– Один разберется за неделю. А семеро за день, – отпустил ее Леонтьев. – Однако фора есть, успеть можно.
– Будь ты проклят! – Катя потерла покрасневшее запястье.
– Говори, где его искать?
– Да поняла я, поняла! – огрызнулась девушка. – Ты тупой, сам хрен справишься… Убрус не виноват, что ты такой кретин, его-то нужно спасать. Поехали.
Ратный поход года одна тысяча пятьсот шестьдесят девятого от Рождества Христова стал для подьячего Басарги Леонтьева самым доблестным, самым победоносным – и самым бестолковым за всю его жизнь.
Следуя воле государя, шитик «Веселая невеста» с командой из трех десятков холопов, боярина и датского морехода с российским адмиральским патентом, спустился вниз по Волге до Царицына острова, на котором Иоанн Васильевич держал постоянный дозор в полста стрельцов [15] . Здесь, в месте наибольшей узости между Доном и Волгой, первый ратный корабль русского царства и встал на якорь, готовясь встретить своими пушками могучий османский флот.
Местные стрельцы то уходили в дозоры на западный берег, то возвращались. Команда корабля, не имея лошадей, принять в этом участия не могла, и обходилась лишь тревожными известиями о том, что ушедшие с волока работники частью поломали, частью сожгли все механизмы, восстановить которые, не имея дерева и хороших плотников, будет невозможно.
Потом дозорные рассказывали о том, как тысячи и тысячи османов, киша в степи, словно полчища муравьев, роют со стороны Дона канал к Волге. Спустя некоторое время басурмане рытье бросили и стали выволакивать свои корабли на берег, ставить их на огромные колеса, чтобы везти через степь. А вскорости дозоры пришли с известием о том, что ворог бросил свои неуклюжие старания и отступил, уведя корабли вниз по реке.
Вся доблесть маленького корабля, готового в одиночку биться против всего флота самой могучей державы мира – так и осталась невостребованной.
После таких известий «Веселая невеста» спустилась вниз по реке до Астрахани и постреляла из пушек по османскому войску, осаждающему город. Насколько большой урон удалось причинить ворогу мореходам, осталось тайной – поскольку в помощь осажденным как раз подошла рать князя Василия Оболенского-Серебряного в пятнадцать тысяч воинов и ударила в басурман с такой силой, что прочие стычки значения уже не имели. Османы бежали, и шитику, не способному преследовать врага через степи, оставалось только отправиться в обратный путь.
Возле устья Шексны Басарга сошел на берег, приказав Карсту Роде вести корабль на Вагу, в поместье на зимовку, сам же отправился в Александровскую слободу, дабы отчитаться перед государем. Однако двор оказался в Москве – и подьячий поскакал дальше. В Сергиевом Посаде, остановившись на ночлег на постоялом дворе, из случайно услышанного разговора двух купцов Басарга Леонтьев узнал о том, что в Черном море османский флот попал в шторм и погиб почти полностью вместе с остатками разгромленного войска.
По воле Господа – иначе не скажешь – в Астраханском походе Османской империи сгинуло полтораста кораблей и восемьдесят тысяч турецких воинов. Полная и безусловная победа, к которой приложил руку и он, Басарга.
Вот только хвалиться подобной победой подьячему было как-то совестно…
Однако на этом неожиданные новости не закончились. Уже в столице, въехав в свой московский двор, засыпанный от грязи соломой, подьячий нутром почуял неладное – уж очень все было опрятно, явно не наездами порядок наводился. Боярин бросил скакунов на холопа, забежал на крыльцо…
В доме пахло вареным маслом и чесноком, было тепло и душно. А за столом, в горнице первого этажа, сидела хмельная донельзя княжна Мирослава Шуйская в накинутой поверх шелковой исподней рубахи синей черкеске и задумчиво смотрела на высокий серебряный кубок.
Появление боярина ее ничуть не удивило. Женщина поднялась, слабо улыбаясь, потянулась вперед через стол:
– Басарга! Наконец-то!
– Милая! Да что это с тобой… – Подьячий кинулся вперед, подхватил любимую, которая с готовностью его обняла, положил ее голову себе на плечо, погладил шелковистые волосы: – Мирослава, драгоценная моя, желанная. Что это с тобой, милая?
– Царица преставилась! Похоронили намедни… – Княжна хмыкнула носом: – Что же это такое? Как меня в ключницы, так сразу и царицу в могилу!
– Мария Темрюковна? Умерла? – не поверил своим ушам Басарга. – Да она же молоденькая совсем! По весне веселая была, кровь с молоком! Силой так и брызгала!
– Простудилась в Вологде три месяца тому. В Москву уже в беспамятстве везли. А здесь душу Господу и отдала, дитятко наше невинное… Четверти века не прожила, сгинула. – Отпустив подьячего, княжна потянулась к кубку, выпила.
– Три месяца назад? Как можно простудиться насмерть в середине лета?! – не понял боярин.
– Судьба… – тяжко вздохнула Мирослава. – А все ты, окаянный! «Броню надень, в броне не достанет»! Ой… – Она испуганно зажала ладошкой рот.
– Да вы ума, видно, лишились! – охнул подьячий.
– Да разве с ней поспоришь?! Горяча была, что огонь! Царица! Насилу морду зверю замотать уговорили, дабы клыками не порвал. Так ведь и не порвал, и панцирь выдержал. Да токмо кости девичьи не таковые, видать, как твои, толстые… – Женщина вздохнула и снова взялась за вино. – Ты токмо Иоанну не сболтни. Он ведь ныне злой. Всю свиту медведям тем же скормит и вину прояснять не станет. Царица, как после схватки слегла, сама повелела на простуду ссылаться. Тоже гнева царского опасалась. Думала отлежаться, а ей все хуже и хуже… Опосля и вовсе в беспамятство впала.
Мирослава налила себе еще вина.
– Иоанн злой? – выхватил из ее слов самую главную оговорку Басарга.
– Прикипел он к жене-то. Токмо-токмо от тоски по Анастасии отходить начал. И тут на – молодуха в гроб слегла в одночасье! – Княжна опрокинула в рот очередной кубок. – Кто же тут не огневается? Брата свого, князя Владимира Старицкого, коего из Новгорода от заговорщиков сам же подальше вывел, во гневе пред очи велел доставить, да все, что о заговоре известно по сыску и доносам стало, ему в глаза и объявил. Тот спужался, да тем же вечером с супругою вместе и отравился. То-то Иоанну еще одна радость, вслед за женой брата оплакивать!