— Как дела у Келли? Она снова ходит в школу?
— Могли быть и лучше. Но она справляется. Мы оба стараемся справиться.
— Знаю-знаю, у тебя замечательная дочка. Я просто… я все думаю о Шейле. Понимаешь, она была моей единственной подругой, но я понимаю, твоя потеря куда более значительная, чем моя, и все-таки мне тоже больно. Очень больно.
Она говорила так, словно вот-вот расплачется. Сейчас мне это меньше всего было нужно.
— Как бы я хотела увидеть ее в последний раз, — продолжила Белинда. Что, ей хотелось повидаться с Шейлой еще раз до ее гибели? — Но после того как машина сгорела…
Ах вот что! Белинда имела в виду закрытый гроб.
— Пожар погасили прежде, чем пламя проникло в салон. Ее… ее оно не коснулось. — Я постарался отодвинуть воспоминания об осколках стекла, поблескивавших в волосах, о крови…
— Верно, — продолжала Белинда. — Кажется, я слышала об этом, но все равно меня волновало, действительно ли Шейла… но я просто запрещаю себе думать о том, как сильно… ох, я даже не знаю, как это сказать.
Почему она так желала узнать, не обгорела ли Шейла до неузнаваемости? И почему решила, что я захочу об этом поговорить? Вот как она пытается утешить человека, который недавно потерял жену? Спрашивая, осталось ли что-нибудь от ее тела?
— Я решил, что будет лучше хоронить ее в закрытом гробу. Из-за Келли.
— Да-да, я понимаю.
— Белинда, уже поздно и…
— Это очень сложно, Глен, но сумочка Шейлы… она не пострадала?
— Ее сумочка? Нет, не сгорела. Я забрал ее из полиции. — Копы досмотрели ее сумку, искали улики, чеки. Пытались понять, где она купила бутылку водки, которую нашли у нее в машине пустой. Но так ничего и не обнаружили.
— Дело в том, что… ой, так неудобно… понимаешь, Глен, я дала Шейле конверт и хотела узнать… да, это ужасно, я не должна была тебя спрашивать…
— Белинда…
— Я подумала, что, возможно, он был в ее сумочке.
— Я осматривал ее вещи, Белинда, и не нашел никаких конвертов.
— Обычный коричневый конверт. Достаточно большой.
— Я ничего подобного не обнаружил.
Она замялась.
— Ты меня простишь?
— Я сказал, что ничего такого не находил.
— Видишь ли… там было немного денег. Шейла собиралась купить кое-что во время следующей поездки в город.
— В город? Хочешь сказать, в Нью-Йорк?
— Именно.
— Но Шейла не часто ездила в Нью-Йорк.
— Кажется, она собиралась устроить девичник, шопинг и все такое. И она обещала кое-что мне привезти.
— Не могу себе представить, чтобы ты пропустила подобное мероприятие.
Белинда нервно рассмеялась.
— У меня была очень напряженная неделя, и я боялась, что просто не смогу поехать.
— Сколько денег было в конверте?
Еще одна пауза.
— Немного. Совсем немного.
— Я ничего подобного не нашел. Он мог и сгореть, но если бы был в сумочке, то уцелел бы. Шейла не говорила, что она собирается в город именно в тот день?
— Это… как раз это я и имела в виду, Глен.
— Она сказала мне, что должна кое-что сделать, но не упоминала о поездке на Манхэттен.
— Послушай, Глен, я не должна была поднимать эту тему. Лучше все забыть. Извини за беспокойство.
Белинда не дождалась, пока я с ней попрощаюсь. Просто повесила трубку.
Я по-прежнему сжимал трубку в руке, снова раздумывая о том, стоит ли набирать номер Энн Слокум и отчитывать ее за то, что она угрожала Келли, когда в дверь наверху позвонили.
Это была Джоан Мюллер. Хвост она распустила, и волосы свободно падали ей на плечи. Футболка плотно облегала фигуру, и сквозь ткань просвечивался лиловый бюстгальтер.
— Я видела, ты приехал давно, но у тебя до сих пор горит свет, — сказала она, когда я открыл дверь.
— Пришлось забрать Келли, она была у подруги, — объяснил я.
— Она уже спит?
— Да. Хочешь войти? — Я тут же пожалел о своем предложении.
— Ну хорошо, — просияла Джоан. Проходя мимо, она слегка задела меня и остановилась в дверях гостиной, вероятно, решив, что я предложу ей сесть. — Спасибо. Люблю вечера накануне субботы. Никаких детей утром… Это самое приятное! Но когда не знаешь, чем занять себя, это уже не так радостно.
— Джоан, чем я могу тебе помочь? Я не забыл про твой кран.
Она улыбнулась.
— Я лишь хотела поблагодарить тебя за то, что ты сделал раньше. — Она засунула руки в карманы джинсов, большие пальцы продев в шлевки на поясе.
— Не совсем тебя понимаю.
— Видишь ли, я использовала тебя, — улыбнулась она. — В качестве телохранителя. — А, она про нашу короткую встречу с Карлом Бэйном? — Мне нужно, чтобы рядом находился большой, сильный мужчина, если ты понимаешь, о чем я.
— Боюсь, что не очень.
— Больше всего я ненавижу два момента: когда Карл привозит своего сына и когда забирает его в конце дня. Этот человек внушает мне страх, от него исходит нечто неприятное, понимаешь? Как будто он ждет момента, чтобы нанести удар.
— Он тебе что-то сказал? Или угрожал?
Она вытащила руки из карманов и развела ими.
— Понимаешь, думаю, он переживает из-за того, что может ляпнуть где-нибудь его сын. Карлсон еще совсем малыш, а ведь никогда не знаешь, что у детей на уме.
— Это точно.
— Однажды он рассказал мне о своей матери, Алиссии. Хотя он называет ее мамой и ни разу не назвал Алиссией. — Джоан удивленно округлила глаза. — Ох, зачем я тебе все это говорю? Так вот, ты же знаешь, иногда у ребенка спрашивают: «А как дела у твоей мамы?» А он вдруг ответил, что его мама пошла в больницу, она сломала руку. А когда я поинтересовалась, почему это произошло, он ответил, что папа столкнул ее с лестницы.
— Боже.
— Да, серьезно. Но на следующий день он сказал, что ошибся. Никто не сталкивал ее с лестницы. Папа объяснил ему, что мама оступилась. А я поняла, что Карлсон, придя домой, сообщил папе: «Я говорил с няней и рассказал про маму и про больницу. И что ты ее толкнул». Он наверняка испугался и убедил ребенка, что мама оступилась. — Она оттопырила нижнюю губу и с силой выдохнула так, что упавшие на лоб пряди взмыли в воздух.
— И всякий раз, приезжая сюда, он задается вопросом, что ты о нем думаешь, — подытожил я.
— Да, приблизительно так.
— Когда мальчик сказал тебе об этом?
— В первый раз он упомянул о том случае три или четыре недели назад. Он… то есть Карл, его отец… поначалу вел себя спокойно, но в последнее время был явно на взводе, спрашивал меня, не звонила ли я кому-нибудь.