Итак, между княгиней Зеленской и двумя негодяями, замыслившими увести законную добычу у нее из-под носа, существовало шаткое равновесие: все они были живы до тех пор, пока помалкивали друг о друге. Но равновесие это было, увы, не в пользу княгини: оно связывало ей руки, в то время как ее противники были совершенно свободны и могли делать все, что считали нужным.
Когда первый приступ гнева прошел, Аграфена Антоновна выгнала шпиона вон, наказав ему не спускать глаз с Савелия и Огинского. То обстоятельство, что для выполнения ее приказа шпиону придется буквально разорваться пополам, ее ничуть не беспокоило. Теперь, когда непосредственная причина ее раздражения была удалена, княгиня могла спокойно подумать. Князь Аполлон Игнатьевич, по-прежнему сидевший в уголке, ей ничуть не мешал: он давно уже был в глазах княгини пустым местом, и с некоторых пор она вообще перестала обращать на него внимание.
— Хорош зятек, — произнесла она, снова принимаясь расхаживать по комнате. — Выходит, я для него — старая ворона, жирное пугало? Негодный полячишка, инородец! Да как он смел?! Право, ему придется дорого за это заплатить! Однако что же он ищет у Черного озера? Савелий — негодяй, но он прав: этот польский проходимец не зря там вертится.
— Не зря, матушка, — вставил князь Аполлон Игнатьевич.
Он и сам не знал, зачем открыл рот, рискуя навлечь на себя гнев супруги. Просто возникшая в ее монологе пауза, как ему показалось, требовала от него реплики, вот он и произнес первое, что пришло в голову.
Князь Аполлон Игнатьевич за эти полгода сильно сдал. Он более не напоминал пышущего здоровьем, недалекого, но веселого толстяка, каким был совсем недавно. Он высох, сморщился, и если даже начинал время от времени хихикать в кулак, то уже не весело, а угодливо, как бесталанный шут, живущий при господах из милости. Пан Кшиштоф Огинский оставил в его жизни след гораздо более глубокий, чем тот, над которым до сих пор проливала слезы княжна Ольга Аполлоновна, и даже чем тот, что вызывал такую необузданную ярость у княгини. Покинутая Огинским княжна Ольга была слишком глупа, чтобы страдать по-настоящему, а железный характер ее матери неизменно помогал ей справиться с любой напастью. Что же до Аполлона Игнатьевича, то прошлогодние события совершенно сломали его, превратив в бесцветное, перед всеми виноватое существо, почти что в комнатное растение. Отныне роль его как отца семейства сводилась только к тому, чтобы сопровождать жену и дочерей на редкие приемы, куда их еще приглашали, и на еще более редкие балы. Время от времени он подписывал какие-то счета, приносимые в дом нагловатыми приказчиками; проверкой счетов занималась Аграфена Антоновна, князю же оставалось лишь поставить в указанном ею месте свое имя.
Словом, князь Зеленской превратился за эти несколько месяцев в полнейшее ничтожество; к чести его следует добавить, что он не винил в этом превращении никого, кроме самого себя.
Услышав осторожный голос супруга, о котором совершенно позабыла, Аграфена Антоновна поворотилась к нему всем телом и некоторое время разглядывала с таким выражением на лице, как будто перед нею был забравшийся на праздничный стол таракан.
— А ты, батюшка, молчи, коли не знаешь, — молвила она наконец. — Тебя-то кто спрашивает?
Впрочем, прогонять князя из гостиной она не стала. За отсутствием комнатной собачки князь был весьма удобным собеседником. Княгине всегда лучше думалось вслух, а разговаривать с пустой комнатой ей казалось странным и не совсем приличным — еще, чего доброго, домочадцы решат, что она не в своем уме!
— Не зря, не зря... — продолжала она. — То-то, что не зря! А как узнаешь, чего ему там надобно?
— Говорят, в Черном озере какой-то обоз зимой утонул, — отважился заметить Аполлон Игнатьевич. — Поворотили зачем-то с дороги, съехали на лед да так и канули...
Княгиня досадливо махнула рукой.
— И непременно брешут, — сказала она. — Нынче все помешались на этих французских кладах. Будто французы — дураки, свое золото под лед спускать!
— Наверное, брешут, — согласился князь.
— А может, и не брешут. Не зря же зятек наш там днем и ночью крутится. Да и Вязмитинова княжна, думается, не зря принялась канаву свою рыть. Эти ее разговоры про какую-то ирри... гарри... про орошение, словом, мнится мне, ведутся только для отвода глаз. Какое орошение в Смоленской губернии? Ох, неспроста она это затеяла!
— Видно, что неспроста, — согласился Аполлон Игнатьевич, замкнув тем самым разговор в кольцо.
Осознав это, княгиня снова уставилась на него неузнающим взглядом, а потом тяжело, протяжно вздохнула.
— Неспроста-то неспроста, — сказала Аграфена Антоновна, — да только нам-то с этого какая корысть? Ну, положим, Огинскому помешать я смогу, а что толку? Ежели в озере и вправду обоз французский, так ведь все опять этой девчонке достанется! Нет, покуда она в Вязмитинове полновластная хозяйка, нам с тобой, князюшка, все одно ничего не светит. Хоть ты зарезать ее вели, ей-богу!
— Что ты, княгинюшка, — испугался Аполлон Игнатьевич, — как можно?! Этакое злодейство, грех этакий...
— Молчи уж, — презрительно обронила княгиня. — Ишь, заквохтал, чисто курица... Ничего с твоей драгоценной княжной не сделается. Злодейство — вздор, да выгоды от него, опять же, никакой. Мы Вязмитиновым никакая не родня, нам после смерти княжны ни копейки не перепадет. Вот он, рок-то, вот судьбина злая! Ведь я же ее, негодницу, своими руками задушить готова, а мне ее, наоборот, беречь надобно как зеницу ока! Ах ты господи! А тут еще этот поручик самозваный под ногами путается, незнамо что затевает...
— Нехороший он человек, — заметил князь. — Ты ему, матушка, не верь, непременно обманет.
— Да уж обманул, висельник проклятущий... Ты слыхал ли, что он к Вязмитиновой княжне свататься решил? Хорош женишок, ничего не скажешь! И надо же, как ловко придумано! Как только княжна с ним обвенчается, про опекунство нам с тобой придется забыть, а он все ее денежки заграбастает и был таков!
— Да как же? — изумился князь. — Да разве ж это можно, чтоб княжне за этого разбойника замуж выходить?
— Да она, мерзавка, за черта болотного замуж пойдет, лишь бы меня с носом оставить. И откуда ей знать, что он разбойник, за коего награда обещана? Собой недурен, представляется поручиком... Погоди-ка, князь! Постой-постой...
Осененная внезапной мыслью, княгиня так резко упала на софу, как будто ее сильно ударили сзади под колени. Софа крякнула, но устояла, поскольку была сработана на совесть.
— Смотри-ка, — молвила Аграфена Антоновна через некоторое время, — и от тебя, князь, какая-то польза бывает, а не одни только убытки. Ну, спасибо, вразумил! Хорошую мысль подал, молодец.
— Я?! — князь Аполлон Игнатьевич даже схватился за сердце, сраженный наповал столь неожиданным успехом. — Я, матушка? Да господь с тобой, что же это за мысль такая, про которую я сам знать не знаю, ведать не ведаю?