— Вы понапрасну теряете время, пытаясь меня оскорбить, — сказал пан Кшиштоф, передвигая пистолет под одеждой таким образом, чтобы его дуло смотрело в бок Юсупову. — Что бы вы обо мне ни думали, я — польский дворянин, и мне безразличны ярмарочные ужимки висельника, живущего вне закона и лишь до тех пор, пока его не поймали.
— Буквально то же самое пару часов назад говорил мне князь Зеленской, — сообщил Юсупов. — Да-да, представьте, я знаком с Зеленскими и даже некоторое время жил у них в доме. Кстати, имейте в виду, что княгиня Аграфена Антоновна осведомлена о вашем присутствии и ждет не дождется встречи. Думаю, что она постарается возложить ответственность за смерть мужа на вас. Но не тревожьтесь, вам ее гнев отныне не опасен. Я предложил бы вам уйти с миром, но это не в моих правилах. Посему — прощайте.
Он с необычайным проворством схватил лежавший между ними пистолет, но пан Кшиштоф был давно готов к такому повороту разговора и, не дожидаясь дальнейшего развития событий, спустил курок. Пистолет глухо кашлянул у него за пазухой, в полукафтанье разом возникла обширная дыра с тлеющими краями, ноздри защипал кислый запах пороховой гари.
Увы, злая судьба в очередной раз посмеялась над паном Кшиштофом. В самый момент выстрела Юсупов резко вскочил с бревна, и пуля, которая должна была раздробить ему ребра и вбить их осколки в левое легкое, лишь оцарапала колено. Ответный выстрел предводителя разбойничьей ватаги сбил картуз с головы Огинского; в следующее мгновение Юсупов осознал, что его подстрелили, и машинально схватился за поврежденное колено. Пан Кшиштоф тоже вскочил и, выхватив из-за пазухи разряженный пистолет, что было сил хватил им Юсупова по голове, целясь в висок.
Разбойник издал невнятный стон и боком повалился в папоротники. Пан Кшиштоф отшвырнул пистолет и, присев над поверженным противником, потянул из ножен у него на боку саблю, чтобы завершить спор. Однако Юсупов, которому полагалось лежать без чувств, с неожиданным проворством перехватил одной рукой запястье пана Кшиштофа, а другой вцепился ему в горло. Хватка у него была железная; чувствуя, что сам вот-вот лишится чувств, Огинский всем своим весом упал на лежащего противника, постаравшись угодить коленом ему в живот, а еще лучше — в пах. Это ему удалось, и, когда хватка Юсупова на мгновение ослабла, пан Кшиштоф с треском ударил его головой в окровавленное лицо.
— Пся крэв, — прошипел он, по одной отдирая от себя руки Юсупова, как будто это были большие и невероятно цепкие пауки.
Наконец ему удалось высвободиться, и он вскочил, сжимая в потной ладони саблю. Безоружный, поверженный враг вяло шевелился у его ног, шурша папоротником. Лицо у него было залито кровью, глаза страшно косили, но пан Кшиштоф не испытал ни жалости к проигравшему, ни торжества по случаю победы. Жалости этот негодяй не заслуживал, а торжествовать было рано. Вот когда он перестанет дышать...
Огинский взмахнул саблей и нанес мастерский косой удар, который должен был если не снести голову с плеч Юсупова, то, по крайней мере, разом покончить с его мучениями. Однако клинок, описав в воздухе сверкающую дугу, совершенно неожиданно для пана Кшиштофа вонзился не в ненавистную ему плоть, а в сухую, поросшую мхом и папоротником землю. Юсупов, казавшийся пану Кшиштофу абсолютно беспомощным, как-то ухитрился отпрянуть в сторону. Треща мелким хворостом и ломая стебли папоротника, он откатился еще дальше и начал подниматься на колени. Огинский выдернул саблю из земли и шагнул следом, занося для нового удара блестящий, как зеркало, клинок.
Сабля снова мелькнула в воздухе, неся заклятому врагу скорую смерть. Как всякий уважающий себя польский дворянин, пан Кшиштоф с малолетства обучался тонкому искусству фехтования на саблях и владел им весьма недурно. К тому же первый промах совершенно обозлил его, и свой второй удар Огинский нанес с такой силой и яростью, что им можно было развалить человека пополам от макушки до пояса. Отросшие усы пана Кшиштофа воинственно встопорщились, рот ощерился, глаза метали черные молнии — словом, не видя более непосредственной угрозы собственной жизни, Огинский превратился в разящего добычу льва. Разрубленный, как мясная туша, залитый кровью труп Юсупова уже маячил перед его внутренним взором так ясно, словно пан Кшиштоф видел это приятное зрелище наяву. Не сомневаясь в победе, Огинский вложил в последний удар чуть ли не весь свой вес.
И, увы, снова просчитался. Оказалось, что Юсупов катался по земле не просто так, лишь бы увернуться от сабли, а с вполне определенной целью. Когда он выпрямился, вскинув руки навстречу разящему удару поляка, в руках у него была его неразлучная трость, внутри которой прятался ружейный ствол. Железо с глухим лязгом ударилось о железо. На какое-то мгновение клинок сабли словно прилип к трости, припаянный к ней чудовищной силой удара. Отдача была такова, что у Огинского онемела кисть. Что-то отлетело в сторону и с шорохом скользнуло в гущу папоротников, блеснув на прощанье тусклым селедочным блеском. Пан Кшиштоф отскочил на шаг, готовясь нанести колющий удар в живот, и только теперь заметил, что в руке у него нет сабли. От нее остался только эфес с коротким обломком клинка, который был не длиннее перочинного ножа.
Взревев диким голосом, пан Кшиштоф бросился вперед, помышляя только об одном: не дать Юсупову взвести курок. Победа опять обернулась поражением, у Огинского оставался только один шанс спасти свою жизнь, и он намеревался использовать этот шанс до конца.
Юсупов тоже не спешил отправиться на тот свет. Он хладнокровно встретил вихрем налетевшего на него поляка мастерски нацеленным ударом трости. Выпад этот более всего напоминал удар бильярдного кия и угодил Огинскому прямиком под ложечку. Пана Кшиштофа согнуло пополам, и в следующее мгновение он получил унизительный и весьма болезненный удар концом трости по уху. Рука Юсупова сохранила завидную твердость, трость была тяжела, и сбитый с ног Огинский кубарем покатился вниз по склону, ничего не соображая и потеряв по дороге даже то никчемное оружие, которое у него еще оставалось.
Шагах в пяти от Юсупова он задержался, пребольно ударившись плечом о какой-то пень. Бестолково возясь на земле, тряся головой, из которой сыпался лесной мусор, и мучительно пытаясь сообразить, на каком свете он находится, пан Кшиштоф вдруг услыхал знакомый до боли звук — щелчок взводимого ружейного курка. В голове у него от этого звука чудесным образом прояснилось, и он, совершив немыслимый пируэт, зайцем метнулся в сторону, прочь с линии огня, под прикрытие ближайшего дерева.
Выстрел пастушьим бичом хлестнул по ушам. Пенек, возле которого только что стоял на четвереньках Огинский, разлетелся облаком гнилых щепок и сухой древесной трухи. Юсупов отпустил короткое ругательство и принялся торопливо перезаряжать свое оружие, бросая взгляд в спину убегавшего противника.
Да, пан Кшиштоф позорно бежал, не пытаясь более переломить ход поединка. Именно в тот момент, когда Юсупов остался безоружен и с ним можно было схватиться, просто подобрав с земли какую-нибудь палку, твердость духа оставила пана Кшиштофа, и возобладавшая трусость погнала его куда глаза глядят — вниз по склону, к озеру, то есть именно туда, где ему совершенно нечего было делать.