– Господи, Юлька… Но ведь в таких случаях все равно ведется следствие. Юлька, ты не должна была. Что ты наделала?!
– Что наделала, то наделала. Я, представь, такое чудовище, что нисколько не жалею о содеянном. А следствие… Конечно, они заподозрили. Я ведь наследовала огромное состояние, которое он, оказывается, нажил. Они все намекали… Да что там, прямо говорили, что я ради наследства… А я, представь, и не знала, сколько у него денег. У меня своих было достаточно. Вот. Часть его наследства пошла на взятки, чтобы дело закрыли. Ну и закрыли. Передозировка, и дело с концом. А то, что осталось от его капиталов, я сейчас раздаю благотворительным фондам, в которых более-менее уверена. Это, знаешь ли, тяжелый труд.
– Юлька…
– Все. Сейчас я отвезу тебя на работу, как обещала. Вечером я улетаю в Москву. Я без тебя больше жить не могу, но месяц тебе даю, чтобы решить, можешь ли ты жить без меня. Если ты решишь, что не можешь, просто дай телеграмму, и я тебя встречу в аэропорту. Если по-другому… Не надо по-другому, Юрочка. Я виновата перед тобой и должна тебе.
Юрий Алексеевич молчал и думал о том, что надо бы похоронить Людмилу по-человечески.
Обвисшие провода по стенам тоннеля, сырая темень, мусор, останки погибших городских животных, запах отсыревшего камня. Дышать тяжело. Иногда грохочет над головой, сбоку, внизу – проносятся поезда метро. Очень явственно представляю себе такую картину. В последние дни все, что ни представлю, чуть не действительностью видится. Будто растворилась, исчезла толща, отделяющая мое сознание от явлений. Я понял отличие зрения от видения. Зрение – лишь перископ и слепота по сравнению с видением. Мне очень нравится этот мой новый дар, но и пугает немного. Картины иногда оказываются страшноватыми, и сердце колотится, и холодный пот заливает глаза. Юлька очень боится, это я тоже вижу и чувствую ее страх за меня. Ну уж как-нибудь, осталось недолго, любимая.
Обвисшие провода, сырая темень, тяжело дышать… Обугленный труп у поврежденного кабеля. Рядом – сильно обгоревшее имущество: большой рюкзак и то, что осталось от груды старинных фолиантов. Скукоженный сафьян переплетов, потемневшие золоченые уголки и скрепы и, будто по волшебству, прах вместо пергаментных страниц, будто их адовым пламенем палили, ничего не осталось, все – пепел. А поездов метро больше не слышно – Кольцевая встала, обесточенная.
Аварию на Кольцевой обсуждают уже не первый день. В коротком замыкании обвиняют сгоревшего диггера – ухватился за кабель, должно быть, поскользнувшись на сыром камне, а кабель оказался поврежденным, оголился немного, но напряжение! И все – подземный бродяга погиб, его таинственный груз тоже. Музейные работники в неистовстве проклинают диггера и рвут на себе волосы – погибшие книги, по крайней мере их золоченую отделку, датируют пятнадцатым-шестнадцатым веком, намекают на знаменитую чернокнижную библиотеку Ивана Грозного. Музейщики теперь тоже горазды раздувать сенсации.
Что до нашей личной «сенсации», подлые статейки выходят одна за другой, теперь уже не только в «Цацках». Подобрались уже к Юлькиному предыдущему браку, вспомнили о загадочной смерти Виктора Южина. Ко всему прочему, нам подбрасывают ядовитые анонимки, травят Юльку. Когда успеваю, я перехватываю почту, в том числе и электронную. Юлька измучилась бессонницей, она измотана настолько, что снова согласилась бы платить дань, но я не позволяю, убеждаю, умоляю и этим мучаю ее еще больше. Потерпи еще немного, любимая. Скоро все закончится. Так или иначе ты будешь свободна.
«В светском обществе» мы с Юлькой, однако, стали суперпопулярны, именно что сенсационны, вошли в моду в определенных кругах. Вряд ли на это рассчитывал шантажист. Популярность популярностью, но мы чувствуем себя в тусе дешевыми игрушками, которые сломать не жалко. Скрытые издевки, насмешки, мерзкие намеки, и при этом – исключительное радушие.
Сегодня мы идем на бал по поводу новомодного праздника Хеллоуина. Откуда он взялся-то? Совершенно чужой, темный. День, вернее, ночь всех чертей, так его Юлька назвала. Последняя ночь октября.
– Ты готов, Юрка? Что ты копаешься?
– Кто бы говорил, – ворчу я привычно, чтобы она ничего не заподозрила.
– Ну уж. Главный копуша у нас ты. Маску не забыл?
– Зачем еще? Капюшона вполне достаточно. Там же есть прозрачный кусочек для глаз.
– Ну как хочешь. А я не могу все время задыхаться под капюшоном. Не очень удачная деталь костюма, надо признаться.
Мы в маскарадных костюмах – это условие, при котором пускают к Андрону Парвениди в «Храм» на чертов праздничек. Еще условие: никаких фей, бабочек, принцев и принцесс на балу – одни чудища, черти, привидения, вампиры и тому подобное. Ночь ужасов. Игра в триллер.
Некоторым и костюмы-то не понадобятся. Наоборот, им стоит всего лишь скинуть маску, которую они носят в повседневности. Это не мои бредовые измышления, это Юлька так говорит. Маскарад навыворот.
Я вспомнил отрывок одного стихотворения, которое любил декламировать некий Жама, сосиделец мой под Можайском:
Я просыпаюсь в час самоубийц,
свободный час, когда душа на воле,
И люди спят, а не играют роли,
И маски спят, отлипшие от лиц. [4]
Вот оно и нагнало меня сейчас. Я просыпаюсь.
Бедная моя затравленная девочка. Только я знаю, чего ей стоит держаться. Я-то слабая для нее опора, я сумасшедший – признаюсь в этом самому себе. Но она живет мыслью о встрече с сыном и все мечтает, что мы с ним обретем друг друга. Однако сегодня наш последний выход перед отлетом в Лондон, если отлет наш, конечно, состоится, на что шансов чуть, только она об этом не знает. Но я должен успеть, во что бы то ни стало, не упустить сегодняшней возможности.
Наши маскарадные костюмы. Юлька решила не изощряться особо и заказала два балахона привидений. Нечто слегка прозрачное и переливающееся, с капюшоном, который можно опустить на лицо. Отличная штука для моей затеи. С другой стороны, я почти уверен, что не нужен мне никакой маскарадный костюм. Скрывать содеянное не перед кем будет. Если я уничтожу главного, от которого тянутся все нити паутины, если я уничтожу средоточие чуждого, пойдет цепная реакция. Чем все кончится – никто не ведает.
Обслугу тоже велено наряжать, и нас везет шофер-оборотень – Никита Спартакович в волчьем облике. Он недоволен отсутствием своей лаковой фуражки, краснеет от недовольства и поджимает губы.
Перед входом в «Храм» в темноте осенней ночи горят прозрачные тыквы со злобным оскалом. Это газовые факелы под круглым фонарем-тыквой, изготовленным по специальному заказу. Ноет диссонансная музыка прямо из-под ног – динамики установлены в сточных канавках по обе стороны мощеной дорожки, ведущей к входу в «Храм».
Юлька, несмотря на мой запрет, не порвала приятельских отношений с Андроном, а на мою плохо скрываемую неприязнь ему наплевать, и он, наряженный Дракулой-нетопырем, радушно приветствует нас. У него за спиной придерживает огромный, словно зонтик, шелковый капюшон Старая Кобра. Муся Парвениди, рыжая полуголая ведьма, судя по ее поведению, снова имеет виды на бывшего мужа. Разорена, наверное. Андрон забавляется, обнимая у нее на глазах престарелую и грузную эстрадную приму в обтягивающем костюме то ли чертихи, то ли черной коровы из страшных снов. Та хрипло хохочет и верещит: