– Ладно, уймись. – Дах заказал певцу стакан портвейна, а сам достал крошечную бутылочку «Адвоката». – Надеюсь, за тобой не увязался очередной товарищ по искусству?
– Все чисто, обижаете.
– Хорошо. Вот что, Гия, есть у тебя кто-нибудь на «Слезе» [147] ?
– Там контингент огромный, но уж совсем… того. – Грузинский князь, как и положено, соблюдал иерархию и с большим пренебрежением относился к маргиналам, считающим своей родиной памятник певцу униженных и оскорбленных.
– Оставь свои бредни при себе. Мне нужен человек с двумя крупными собаками, вероятно овчарками, вероятно кобель и сука. Скорее всего, бывший интеллигент. Ясно?
Гия залпом осушил стакан и шмыгнул переломанным носом бывшего боксера.
– Вы же знаете, я по людям не спец, я же художник. Вот картинку надыбать – пожалуйста, а людишек искать…
– Я что, тебя прошу искать? Опроси свою братию, которая вам дурачков-клиентов на улицах поставляет. – За столько лет Данила так и не смог привыкнуть к поразительной глупости, толкающей людей заказывать у уличных художников их чудовищные пейзажи и питекантроповские портреты. Гия, клявшийся всем, что он грузинский князь, был еще из лучших, с двумя образованиями, и худо-бедно настоящую живопись знавший.
Дах выловил его лет десять назад у одного старичка-краснодеревщика, где Гия тогда от полного безденежья ловил мышей, сильно портивших драгоценную мебель. Божий старикан был против убийства и отравы и потому нанял Князя ловить животных сачком и руками. Князь оказался человеком хотя и безалаберным, но честным и сметливым, и вот теперь работал в тайной армии Даха специалистом по живописи тридцатых. Сейчас Дах выбрал его потому, что на более низких маргиналов образованный бомж не клюнет, а Князь был артистичен и даже читал Бергсона.
Данила положил на столик две тысячи и подвинул бутылочку с глотком ликера.
– Остальное, разумеется, потом. И запомни: cito dat, bis dat [148] , то есть скорость увеличивает сумму и наоборот.
Дах вышел на улицу, напоследок увидев, как Гия бережно прячет бутылочку за пазуху. У Данилы неожиданно защипало в носу: все знали, что со времен старика-краснодеревщика Князь настолько пристрастился к мышам, что постоянно таскал их за пазухой и баловал всевозможными лакомствами, включая и алкогольные.
Обратный путь был скучен, и Данила десять раз пожалел, что не поехал на машине.
Дело с собачницей, как ни странно, оказалось гораздо проще. Апа показала ему дом и подъезд, и он первым же свободным вечером заглянул в знаменитый дом, отразивший разочарование в модерне и ретроспективные увлечения его автора. Посмеявшись над глупой инсталляцией и раскланявшись на лестнице с известной в недалеком прошлом балериной, он позвонил в дверь второго этажа.
– Елена Петровна? – Хозяйка мило улыбнулась, а Дах опасливо посмотрел на висевший на старинной вешалке китель полковника милиции. Ментов он ненавидел с детства. Ну и дом! – Мне рекомендовали вас как специалиста в области психологии собак…
– Это к Наташе Криволапчук.
– Но моя хорошая знакомая недавно консультировалась у вас. Вот, кстати, маленький презент, вы тогда очень помогли девочке. – Он протянул крошечный флакончик розового стекла в виде средневековой розетки. Такие он брал у бабулек по стошке, а удовольствие дамам они доставляли неизменно.
Елена Петровна улыбнулась еще милей.
– Ах, вы о девочке с таким удивительным именем Аполлинария.
– Чем же оно удивительно? – сделал удивленное лицо Дах.
– Как?! – На лице хозяйки выразилось почти возмущение. – Любой приличный человек должен знать, что это имя одной из возлюбленных Достоевского, прообраза Полины в «Игроке», Катерины Ивановны в «Карамазовых», Лизы Тушиной в «Бесах»! О ней есть целая книга [149] , запамятовала автора.
– Сараскина, – машинально подсказал Данила.
– Да-да, и раз уж вы знаете такие вещи, то я вдвойне должна сделать вам замечание, что ваша подруга совершенно необразованна, она явно не знает, чье имя носит.
«Мало того, что дом – полный сюр, так и жильцы в нем. Надо же, мент, знающий про Аполлинарию Суслову! Прямо нонсенс какой-то».
– Именно об этом я и пришел с вами поговорить, – откровенно признался Данила, давно выучивший, что почти в любой непрофессиональной ситуации всегда самое выгодное – стараться как можно больше говорить правду. Люди безошибочно считывают откровенность и обычно отвечают тем же. – Видите ли, она очень нервная, мнительная и впечатлительная девушка, и, если узнает о том, чье имя носит, может вдруг оказаться где-нибудь на Пятнадцатой, а то и на Пятой линии [150] . Так что, если она еще раз вдруг придет к вам, прошу вас, не говорите ей ничего на эту тему.
– Конечно, конечно, и, вообще, это была разовая консультация. Спасибо вам за доверие.
– Взаимно.
Вернулись с прогулки псы, и Данила ушел, сожалея, что не успел обойти всю квартиру и присмотреться – вещички у полковницы были славные.
Наинскому же он позвонил еще раньше, спокойно выслушал его возмущения бездарностью своей протеже и в ответ зло огрызнулся:
– Какого черта ты влез с ней в разговор о Суслихе?
– Да она сама! – обиделся Наинский. – Сама спросила, что это за Аполлинария такая и… – Боб мерзко подхихикнул, – не твоя ли она бывшая любовница. Каково, а? Знаешь, что я тебе скажу, хотя это и не мое дело: оставь ты свои эксперименты, Дах, мало тебе Лариски. – Лариса была та самая, погубленная тартускими экспериментами девушка из их юности, которую теперь сам Наинский, усердствовавший больше всех, обходил за километр. – Лина – девочка простая, хорошая, зачем ты ей-то мозги пудришь? Суслихи из нее все равно не получится.
– Заткнись, – посоветовал Данила. – И больше чтоб ни слова.
– А как тебе мои нападки на муниципалов? Я же видел, ты в зале сидел…
Но Данила уже повесил трубку.
Теперь делать было нечего. Оставалось ждать. Впереди были два года совершенно неизвестного периода жизни Аполлинариибольшой, которые предстояло размотать неведомо как. Но Дах знал, что теперь ему уже точно не остановиться, и он добьется своего, неважно как, чем: сексом, душевной пыткой, алкоголем или наркотиками.
Однако установившаяся с этих дней жизнь, словно взбесившись, начала шаг за шагом выбивать из-под ног Данилы всякое желание к выполнению его планов.