Но Яков Петрович вдруг снова положил руку ему на плечо и своим тихим, каким-то прозрачным голосом начал читать:
Любви не боялась ты, сердцем созревшая рано:
Поверила ей, отдалась – и грустишь одиноко…
О, бедная жертва неволи, страстей и обмана,
Порви ты их грязную сеть и не бойся упрека!
Людские упреки – фальшивая совесть людская…
Не плачь, не горюй, проясни отуманенный взор твой!
Ведь я не судья, не палач – хоть и знаю, что злая
Молва подписала – заочно, смеясь, – приговор твой.
Но каждый из нас разве не был страстями обманут?
Но разве враги твои могут смеяться до гроба?
И разве друзья твою душу терзать не устанут?
Без повода к злу у людей выдыхается злоба…
Он стоял ошеломленный, не верящий своим ушам, а тихий проникновенный голос Полонского все лился в смраде фабричных труб над грязной пеной Обводного:
…И все, что в тебе было дорого, чисто и свято,
Для любящих будет таким же священным казаться;
И щедрое сердце твое будет так же богато —
И так же ты будешь любить и, любя, улыбаться.
– Простите, ежели обидел вас, Федор Михайлович, последним стишком своим, но смолчать не смог. Да и не захотел.
С кладбища резко потянуло горящими листьями.
Санкт-Петербург, 2006–2007
Батарейная дорога – Морской пр.
Благовещенская пл. – пл. Труда.
Глазовская – ул. Константина Заслонова.
Дудергоф – ст. Можайская.
Знаменская – ул. Восстания.
Ивановская – ул. Социалистическая.
Кабинетская – ул. Правды.
Княгининская – ул. Беринга.
Лейхтенбергская – ул. Розенштейна.
Мещанская – ул. Гражданская.
Немецкий мост – Смоленский мост.
Николаевская – ул. Марата.
Николаевский мост – мост Лейтенанта Шмидта, ныне Благовещенский.
Новосивковская – ул. Ивана Черных.
Полицейский мост – Народный мост.
Роты – Красноармейские улицы.
Семеновский плац – Пионерская пл.
Симеоновская – ул. Белинского.
Скотопригонная дорога – Московский проспект.
Третья першпектива – Малый пр., В. О.
Фуражная – ул. Звенигородская.
Хлебный – Дмитровский пер.
Царицын луг – Марсово поле.
Чернышев пер. – ул. Ломоносова.
Ямская – ул. Достоевского.
А. П. Суслова – Ф. М. Достоевскому
Черновик письма без даты [204]
Ты [сердишься] просишь не писать, что я краснею за свою любовь к тебе. Мало того, что не буду писать, могу [даже] уверить тебя, что никогда не писала и не думала писать, [ибо] за любовь свою никогда не краснела: она была красива, даже грандиозна. Я могла тебе писать, что краснела за наши прежние отношения. Но в этом не должно быть для тебя нового, ибо я этого никогда не скрывала и сколько раз хотела прервать их до моего отъезда за границу.
Я соглашаюсь, что говорить об этом бесполезно, но ты уже] [я не против того, что для тебя они были приличны.]
Что ты никогда не мог этого понять, мне теперь ясно: они для тебя были приличны [как]. Ты вел себя, как человек серьезный, занятой, [который] по-своему понимал свои обязанности и не забывает и наслаждаться, напротив, даже, может быть, необходимым считал наслаждаться, [ибо] на том основании, что какой-то великий доктор или философ утверждал, что нужно пьяным напиться раз в месяц.
[Ты не должен сердиться, если я иногда] что говорить об этом бесполезно, что выражаюсь я легко; [я] правда, но ведь не очень придерживаюсь форм и обрядов.
А. П. Суслова – Ф. М. Достоевскому
Черновик письма [205]
Версаль, 1864 г. Понедельник [начало июня] На днях получила от тебя письмо от 2 июня и спешу отвечать: Вижу, что у тебя ум за разум зашел: писала тебе из Версаля и послала свой адрес, а ты сомневаешься, как мне адресовать письмо: в Париж или в Версаль.
Через две недели ровно поеду в Спа. Сегодня с доктором порешила окончательно. Ты можешь заезжать ко мне в Спа, это очень близко от Ахена, следовательно, тебе по дороге. Мне не хотелось с тобой видеться в Спа – там я, верно, буду очень хандрить, но иначе нам видеться, пожалуй, не придется долго, так как ты недолго думаешь пробыть в Париже, а я не скоро возвращусь в Россию. Я не знаю, сколько буду в Спа времени, думала ехать на три недели, но теперь оказывается, что нужно быть больше или меньше, но с тем, чтобы ехать на другие воды. Если вылечусь, то зиму буду жить в Париже, если нет – поеду в Испанию, в Валенсию или ост. Мадеру.
Что ты за скандальную повесть пишешь? Мы будем ее читать; Ев. Тур имеет случай получать «Эпоху». А мне не нравится, когда ты пишешь цинические вещи. Это к тебе как-то не идет; нейдет к тебе такому, каким я тебя воображала прежде.
Удивляюсь, откуда тебе характер мой перестал нравиться [ты пишешь это в последнем письме]. Помнится, ты даже панегирики делал моему характеру, такие панегирики, которые заставляли меня краснеть, а иногда сердиться: я была права. Но это было так давно, что тогда ты не знал моего характера, видел одни хорошие стороны и не подозревал возможности перемены к худшему.
Напрасно ты восхваляешь Спа, там, должно быть, очень гадко. Я ненавижу эту страну за запах каменного угля. Ты меня утешаешь, что в Брюсселе Висковатовы, но они давным-давно в Петербурге.
Прощай. Мне хочется посмотреть на тебя, каков ты теперь, после этого года, и как вы там все думаете. Ты мне писал как-то, убеждая меня возвратиться в Петербург, что там теперь так много хорошего, такой прекрасный поворот в умах и пр. Я вижу совсем другие результаты, или вкусы наши различны. Разумеется, что мое возвращение в Россию не зависимо от того, хорошо там думают или нет – дело не в этом. Благодарю за заботливость о моем здоровье, за советы его беречь. Эти советы идут впрок, так что скорее меня можно упрекнуть в излишней заботливости о себе, чем обвинить в причине болезни. Эти обвинения не имеют ни малейшего основания, и я могу только их объяснить твоей вежливостью.