– Спасибо за информацию! – сказал Вадим.

– Всегда рад помочь! – крикнул ему вдогонку Колесников радостно, словно нашкодивший мальчишка.

«Чертовщина какая-то, – подумал Иволгин, стиснув зубы, – не ровен час, вырвется не то словечко, а через секунду уже ляжет на стол Колесникову в распечатанном виде. Кругом одни шпионы». И тут же пришла еще одна историческая аналогия: «И все-таки она вертится!»

Насчет подвалов он все равно не поверил. Что-то здесь было не так. Он чувствовал, он знал. Чувствовал, как будто рядом что-то живое, оно пульсирует и зовет.

И все-таки она вертится!

* * *

Переплет блуждал по переходам сна, спускаясь все ниже и ниже. Тело его металось во влажной от пота постели. В гостиной монотонно звучали шаги, скрип половиц под невидимыми гостями. Пещера, в которую он спустился по влажным ступеням, была когда-то пиршественным залом. Или может быть, наоборот – ей предстояло стать таким залом в будущем, а он присутствовал при трансформации.

– Смотри! – шепнул кто-то рядом. – Так и ты меняешься сам по себе. Мы здесь совершенно ни при чем.

– Я знаю! – Переплет обернулся, чтобы посмотреть на того, кто это говорил.

Существо висело в воздухе на паре перепончатых крыльев, мелькавших так часто, что они казались прозрачными. Переплет дунул, и оно унеслось в темноту. Он спустился вниз по лестнице, перила становились теплыми, когда он прикасался к ним. Так хотелось прижаться лбом к холодному камню, сбить мучивший его жар, но это был не мрамор. Вокруг вообще не было ничего, что подлежало бы окончательной и несомненной идентификации. Все менялось, все было зыбким и ненадежным. Переплет положил ладонь на каменную голову горгульи, сидевшей возле лестницы, и она зашевелилась, расправляя мускулистые плечи.

Он отдернул руку и, боязливо оглядываясь на ожившее чудовище, прошел в зал, где за низким столом сидел наставник. Лестница за его спиной провалилась в пыльный мрак, оставив его наедине с «монахом». А стол при ближайшем рассмотрении оказался самой настоящей гробницей, украшенной по краям черепами. «Допетровских времен», – определил Переплет. Что за мрачные шутки!

Где-то в темноте, совсем рядом, кружили странные создания.

– Это всего лишь призраки, – сказал наставник. – Демоны ночных кошмаров.

– Почему я здесь? – спросил хмуро Акентьев.

Перед ним на крошечном золотом подносе, похожем на старинную монету, появился бокал из тонкого хрусталя, наполненный темным вином. Акентьев осторожно взял его за точеную ножку.

– Секрет этого стекла был известен в старом городе. Там, где правитель каждый год бросал перстень в море, обручаясь с ним. Это стекло разбивается, если в бокал добавили яд, – услышал Переплет.

Бокал не разбился, он почувствовал аромат вина раньше, чем напиток коснулся его губ. «Это, должно быть, только сон, – подумал он. – Откуда у них вино?» Он осушил бокал, на дне что-то светилось.

Бокал превратился в окуляр, и в его глубине можно было различить одинокую фигуру – всадника, пробирающегося через бескрайнее поле. Переплету он показался знакомым, хотя с такого расстояния черт седока было ни за что не разобрать, как ни напрягай зрение. Он испытал непонятное волнение.

– Он нам враг, – сказал наставник, но не было в этом голосе ни страха, ни гнева, ни презрения.

Просто констатация факта. Акентьев чувствовал, что его и всадника разделяет не только расстояние, но и время. Бездна времени. И он не понимал, чего ждут сейчас от него.

– Кровь… – сказал «монах». – У тебя и у него одна кровь!

Эпилог

– Взгляните, Симочка! – профессор Варенберг, седоватый, с благородным профилем, показывал ей ее же собственный магнитофон. – Принесли на лекцию! Никакой дисциплины!

Серафима покачала головой, словно разделяя негодование профессора по поводу падения нравов. Чувствовала, что краснеет, и поспешила пройти мимо, пока он не заметил.

– Духовной жаждою томим, в пустыне мрачной я влачился. И шестикрылый серафим на перепутье мне явился,… – цитировал Губкин.

Вся компания собралась на лестнице. Лица были мрачные.

Саша Ратнер развела руками:

– Это просто произвол какой-то! Мы и не заметили, как он подкрался!

Иванцова затрясла головой.

– Говорите, что хотите, – сказала она, пытаясь придать голосу больше злости, – а он мне нужен!

– Кто? Варенберг?! – изумилась Света Короленко. – Он же старый!

– К тому же немец! – добавил Губкин. – Спросите, что он делал во время войны, – снаряды, наверное, подносил. Зер гут, Вольдемар!

– Я про магнитофон говорю! – сказала Сима.

– Да не переживай так! – успокоила ее Саша. – Спасем технику – не побежит же он ее продавать!

– Я бы не был так уверен! – продолжал Губкин. – Зарплата у него невеликая, а тут легкий способ поправить положение.

– Ну вы и… – Сима запнулась – ругаться по-настоящему она так и не научилась, хотя даже Саня Ратнер могла при желании пробормотать что-нибудь из лексикона портовых грузчиков. – Свиньи вы! – нашла она наконец нужное слово. – Сами же просили принести музыку!

– Твой вклад в общее дело! – сказал Губкин. – Мы с товарищем Раевским отвечаем за горячительные напитки.

– Тамбовский волк тебе товарищ! – сказал Павел Раевский. – По-моему, напитки все были куплены за мой счет. Где ваше бабло, геноссе Губкин?

– Что ты нервничаешь?! Я все отдам! – Губкин почесал шею. – Мамой клянусь!

Сима вздохнула – ей с самого начала затея с вечеринкой казалась неуместной. Приближалась та самая дата – годовщина дня, когда в далекой Америке погиб Володя. Ее Володя.

Сима не чувствовала ненависти к Нине, прельстившей его грандиозными перспективами, заставившими бросить все и уехать туда, навстречу смерти. Даже тех безумных арабов, что направили самолеты на башни Торгового центра, она не могла ненавидеть. Какой смысл ненавидеть мертвых или Нину, ставшую вдовой?! Все, что она чувствовала, – это тоска и боль, и веселиться не хотелось. Она просто уступила Саше, которая всерьез беспокоилась за ее душевное состояние.

– Ну, кто пойдет к фашисту на поклон? – спросила строго подруга.

– Не называйте его так! – попросила Иванцова. – Он нормальный человек.

– Он препод, а не человек! – назидательно поднял палец Раевский. – Препод не может быть человеком по определению. Чего только эти письма в будущее стоят! Разве человеку такое в голову может прийти?! Во всяком случае – нормальному?

– Это старый прием в культурологии! – возразила Саша. – Верно, Сима?

Иванцова пожала плечами, затея с письмами в будущее казалась ей и правда немного странной. Письмо самой себе должно быть предельно искренним – но ведь неизвестно, где оно окажется в конце концов?!