А потом он появлялся уже совсем другим: таким же сонным после шумной ночи, но надменным, с презрительной полуулыбкой на лице человека, познавшего все в этой жизни.
За ним ушел и Костя Сагиров. Они приходили теперь в институт вместе, помятые, но самодовольные. Они сидели на задней парте, в облаке из женских духов и водочных паров, и Марков что-то строго втолковывал Костику, как раньше тот ему технику бокса. Иволгин неуверенно подходил к ним с прежней улыбкой искренней радости, но получал короткий встречный:
— Домовой, отвали! Здесь тебе не кружок вязания и кулинарии.
А иногда еще похуже:
— Дима, иди трахать своего ложного крокодила!
Это было очень больно. Иволгин отходил и слышал, как его друзья увлеченно перекидываются женскими именами и названиями частей тела. Он был чужим на этом празднике плоти.
Но приближался день рождения Кирилла. А у Димы был для него умопомрачительный подарок — Пастернак из большой серии «Библиотеки поэта». За него он отдал всю свою повышенную стипендию и еще одолженные у Дехи Симакова пятнадцать рублей. И еще унижался, клянчил… Ни за одну книгу он не отдал бы такие деньги, разве что за старинное издание Елены Молоховец. Но это была не просто книга в синем переплете. Это был спасительный круг для их дружбы, хлебнувшей уже хорошего «огурца». И вдруг: «Вообще-то, в приличную компанию принято приходить со своей девушкой…»
Надо было обидеться, отвернуться, уйти в учебу, съездить на дачу в Вырицу, но он не смог.
Если бы Дима Иволгин сочинял, как Кирилл Марков, он бы начал эту главу своей жизни так:
"Никогда еще так буквально не стояла перед ним проблема: «Ищите женщину!»… Но где и как ее искать? Воспользоваться разработками Сагирова и Маркова или просто подойти к девчонке, некрасивой, обычной. Но ведь ей может достаться на этом дне рождения, причем ни за что, просто потому, что у нее не такое лицо и одежда…
А Денка все болтала. Она рассказывала о какой-то своей подруге, которая не считала пьяную измену изменой, потому что в таком виде человек совершенно другой, не похож сам на себя. Шаманы, например, накушавшись мухоморов, попадают в другое измерение, а в другом измерении измена считается нормальным, даже хорошим, делом.
Ее вдохновенную речь прервал телефонный звонок.
— Ну, это, конечно, мой муженек, — сетовала Ленка, пока Иволгин шел к телефону. — Почувствовал, что я про измену говорю. Сейчас будет спрашивать, когда я приеду и люблю ли его по-прежнему… Люблю тебя по-прежнему, как Кастро Леню Брежнева…
Но это был не Ленкин муж, а Леха Симаков, бывший одноклассник, а теперь однокурсник Димы. Хочет напомнить про долг? Ведь договорились, что пятерку он отдаст на неделе, а остальные — со следующей стипендии. Вот жмот!
— Димыч, привет! У тебя какой вариант по ТММ?.. СМ-17В?.. Во! И у меня такой же. А то мне ребята говорят, что есть парные курсовые.
Все уже состыковались, а у меня пары нет. А на следующей неделе срок! Ты, Иволгин, наверное, забыл про все — на дискотеке у Маркова пропадаешь?.. Что? Уже все начертил и рассчитал? Ну, ты даешь, Иволгин! Слушай, ради нашего общего тяжелого детства и отрочества дай скатать?
Спасибо, Димыч! Ты меня спас. Я через полчасика забегу к тебе? Лады… А то у всех есть пары по ТММ, а я — холостой…
— Леш! — Иволгин крикнул в трубку, почему-то торопясь, будто Симаков, живущий в соседнем квартале, куда-то может исчезнуть. — Постой. Я вот что хотел спросить. У тебя есть девушка, ну, не твоя, а… Как сказать?.., чтобы ты меня с ней познакомил? Всего на один вечер, вернее, на день.., день рождения. Мне надо тут сходить к товарищу на день рождения, а…
— Все будут с девчонками. Понимаю. Димыч, я всегда готов помочь однокашнику. Что-нибудь придумаем. Обязательно придумаем, не волнуйся. Этого добра мне для тебя не жалко. Считай, что девчонка уже у твоего подъезда…
Конечно, Леша Симаков был как раз тем самым человеком, к кому Иволгину давно следовало обратиться. Это было стопроцентное попадание. Как у подарочного Пастернака, которого Дима полистал, чтобы потом можно было говорить с Кириллом.
Как в пулю сажают вторую пулю,
Или бьют на пари по свечке…
Какой бы это был хороший разговор! Как раньше, даже лучше, потому что он теперь немного знал Пастернака. А Леша Симаков! О!
Этот тоже бил без промаха. Девушек он менял гораздо чаще, чем советские студенты перчатки.
— Слушай! — теперь Симаков так заорал на том конце не такого уж длинного провода, что Дима вздрогнул, и мурашки побежали вниз по его спине. — Гениальная идея! Есть для тебя выдающаяся девушка! Не на вечер, а хоть на всю жизнь! Как я раньше не догадался тебя с ней познакомить?! Это судьба, Иволгин, не спорь, это судьба…
— Да я и не спорю…
— Вот и не спорь. Такая девушка! От сердца, можно сказать, отрываю. Художница…
— Художница?
— Гимнастка-художница, то есть художественная гимнастка. Чемпионка края. Какого края?
Отдаленного… Может, слышал в спортивных новостях или в газете читал — Наташа Забуга?
— Не слышал.
— Зато теперь увидишь, а может, даже и потрогаешь…
— Леха, перестань. Мне всего лишь на один день рождения сходить, и все. Чтобы приличная девушка, не напилась, не обворовала хозяев…
— Приличней не бывает! Ты меня просто спас, Димыч, с этой… Я имею в виду курсовую по ТММ…
Вернувшись в свою комнату, Иволгин вместо двоюродной сестры застал там разъяренную горгону. Хоть пряди ее волос безвольно болтались вниз мышиными хвостиками, но глаза могли превратить в камень любую органику. Поэтому Дима старался на нее не смотреть, к тому же ему стало неудобно, что он забыл про эту вольную или невольную слушательницу.
— Значит, я — неприличная девушка!? — орала Ленка. — По-твоему, я — алкоголичка, шлюха и воровка!? А ты сам, знаешь, кто? Да ты…
С кухни уже бежали испуганные Димины родители. Простые и милые Иволгины…
«Земную жизнь пройдя до четвертины, я очутился в сумрачном лесу…» Лес был нарисован на стене позади Кирилла.
«Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом…»
Пульт диск-жокея помещался в избушке, построенной из подручных материалов местным плотником Матвеем со страшного похмелья. Потому избушка получилась несколько покосившейся, с наклоном в сторону барной стойки. Но так она смотрелась еще реалистичнее. «Ветхая избушка вся в снегу стоит, диск-жокей Кирюшка у окна сидит…»
Интерьер кафе «Аленушка» был выдержан в русских народных традициях, как их понимали художники-оформители, не более искусные, чем плотник Матвей. По стенам белели стилизованные березки, за которыми прятались фигуры в сарафанчиках, в углах висели рушники, лопаточки, туески. У дверей администратора стояла дважды на своем веку поломанная прялка — первый раз в далекой карельской деревне рухнувшей крышей, а второй раз упавшим от удара вышибалы буйным посетителем кафе. На барной стойке возвышался тульский самовар. Об этого медного красавца частенько бились головами подвыпившие посетители. Некоторые из них отворачивали краник, наклоняли головы и подставляли рты под ожидаемую струю. Кроме пыли оттуда ничего нельзя было высосать, а последнее время бармен Игорек стал сливать туда что попало. Но никто еще пока не умер от отравления, по крайней мере, на глазах Игорька.