Машина недолго петляла среди ближних к Фаррагуту холмов и наконец остановилась у старого кладбища в Соммерсби. Сэр Огастес взял Джейн за руку, и они двинулись сквозь толпу людей со скорбными лицами.
У свежевырытой могилы размеренно читал молитвы священник в белой епитрахили. Не более чем в четырех метрах от могильного края застыл взвод в парадной форме. Джейн, как завороженная, смотрела на белые кожаные гамаши с бронзовыми пуговицами, на затворы старых «ли-энфилдов», церемониально прижатых к белым широким перевязям портупей на уровне груди. Белая лайка перчаток на красной древесине лож и прикладов.
Подъехал огромный, будто автобус, катафалк. Шестеро морских офицеров установили на деревянном помосте большой белый гроб.
– Мама там? – восьмилетняя Джейн пальчиком, затянутым в черную паутинку перчатки, показала на гроб, одновременно поворачивая личико к деду. Тот коротко кивнул. Девочка вырвала свою ручонку и бросилась бежать прочь от могилы.
Кто-то пытался ее остановить, но она не давалась, ловко увертываясь или громко крича. Добежав до семейного «ройса» с открытой задней дверью, стоявшего особняком от остальных машин, она с разбегу бросилась на холодную кожу сиденья и зарыдала…
– Барни, я забыл спички.
– Держи, – голоса были незнакомы, и очнувшаяся Джейн замерла в своем убежище, как мышка.
– Ненавижу эту официальную скорбь. – Внезапный сухой винтовочный залп разорвал воздух. – Лучше бы этих молодцов бросили ей на помощь там, в Бейруте.
– Как сказать, Эндрю, за Кэролайн мало волновались.
– Ага, все надеялись на ее муженька, вот и получили.
– Политика – грязная вещь, извини за банальность, старина.
– Это правда, что Фаррагуту пришлось выкупать ее тело?
– Сто тысяч фунтов.
– Ливанских?
– Разве сэр Огастес – ливанец?
– Интересно, как она шла на расстрел?
– Эндрю, у тебя слишком много вопросов.
– Потому что, Барни, я учился с ней. Сначала в школе, потом в соседнем колледже.
– Никогда не слышал об этом.
– Ты же знаешь, мы, разведчики, народ не болтливый.
– В рапорте Рэдроу написано, что ее пытали, а потом просто выстрелили в затылок. Так что все разговоры про расстрел – это посмертные сказки…
В тот день Джейн Болтон совершила свое второе открытие.
* * *
Черная генеральская «Волга» миновала Комарово и прошла пару поворотов, прежде чем шофер заметил тревожно мигающую лампочку вызова на панели радиотелефона. Генерал дремал, и водителю не хотелось будить шефа. «Но – надо!»
– Товарищ генерал!
– Да… Что?
– Вызывают, – шофер не глядя поднял трубку и передал ее назад.
– Ивлев, слушаю! Так, когда? Через час в моем кабинете, – генерал помассировал затылок, потом виски.
Машина, сбросив скорость, пропустила синий «Москвич» на встречной и, резко взвизгнув колодками, с разворота, пулей устремилась обратно в Ленинград…
– Неубедительно, Гладышев, – генерал отложил в сторону прочитанный рапорт. Снял очки, снова надел. – Где там оперативная съемка?
Скворцов выпрямился, как пружина:
– Должна быть готова, товарищ генерал. Разрешите позвонить?
Старший жестом указал на аппарат.
– Скворцов на связи. Генералу нужна оперативная съемка. Хорошо, готовьте проектор, – он положил трубку на рычаг. – Через десять минут все будет готово…
Оператор работал камерой из-за ограды Финансово-экономического института, поэтому в кадре то и дело появлялись толстые черные вертикали. Они то рассекали стройную фигурку девушки надвое, то лишали ее руки, то иной части тела, затем в кадре появился молодой человек. Те же метаморфозы стали происходить и с ним. Только теперь вертикальные полосы часто разделяли экран пополам, рассекая незатейливый сюжет на две половинки. Внезапно пленка закончилась. Дали верхний свет.
– Что в это время делал Норвежец?
– Находился в своем номере, в гостинице «Ленинград».
– Информация точная?
– От Елагина, товарищ генерал.
– И все равно, не похоже это на «подводку». Но наша задача – быть бдительными. За Марковым пока наблюдения не нужно.
«Лучшее средство разгрузить голову от тяжких раздумий – работать руками», – слова школьного военрука Хуциева, требовавшего даже от девочек умения собирать автомат Калашникова вслепую, вспомнились Альбине утром, когда, открыв холодильник, она обнаружила там увядшую луковицу и початую бутылку коньяка «Ахтамар». Стало неловко и стыдно: отец практически не выходил из дома, и чем он питался, где, когда – все эти вопросы обеспокоили ее только сейчас. Она быстро собралась, пересчитала деньги в кошельке, и уже на улице, соображая, в какой из магазинов пойти, приняла решение: приготовить настоящий обильный обед, как это было при маме и бабушке. И она направилась в Смольнинский универсам.
«Разве может существовать на свете что-нибудь более прозаическое, чем поход в магазин за продуктами?» – задавала себе вопрос девушка, энергично шагая к стеклянным дверям универсама и обгоняя многочисленных домохозяек и пенсионерок, спешивших, судя по приготовленным авоськам и кошелкам, туда же.
Пройдя через овощной отдел, Альбина посмотрела на наполненную корзинку, сразу ощутив ее приличный вес. «В следующий раз возьму с собой тележку!» Мясной отдел не особо порадовал ее своим ассортиментом, но удалось купить килограмм говяжьего фарша.
Зайдя в молочный отдел, девушка пожалела, что не захватила с собой баночку для развесной сметаны и бидончик для разливного молока, как это сделали другие покупатели. «Ничего, я научусь, я стану хорошей хозяйкой», – подумала Альбина.
Купив пару бутылок молока и десяток куриных яиц, девушка отправилась в хлебобулочный отдел, где пахло свежеиспеченным хлебом. Похожий на веретено, чуть солоноватый «Городской» батон, половинка удивительно душистого ржаного хлеба с «трещинкой» на румяной корке. Две пышнейшие «Свердловские» сдобы и – гулять так гулять! – «Невский» хлебец с изюмом в обсыпке из жареного арахиса и сахарной пудры, завершили список ее продовольственных трофеев.
* * *
Войдя в квартиру, Альбина удивилась. Ставшей привычной в последнее время тишины как не бывало. Из гостиной доносились громкие звуки работающего телевизора, заполняя полумрак вихоревского дома нелогично бодрой, жизнеутверждающей цыганской песней. Девушка с любопытством заглянула в комнату.
Голубой экран переливался буйством бессараб-ских красок, а актриса Светлана Тома, звеня монистами и прикладываясь к крошечной трубочке-носогрейке, оптимистично распевала нечто задорное и заводное.