Он опять кивнул.

– Здесь тихо, парень, не так как в других блоках. Здесь только ты и Делакруа. Ты не будешь работать, в основном будешь сидеть. Хватит времени все хорошенько обдумать. – Даже слишком много времени, но я не сказал этого. – Иногда мы включаем радио, если все в порядке. Любишь слушать радио?

Он кивнул, но как-то неуверенно, словно не зная, что это такое. Позже я узнал, что в некотором роде так оно и есть. Коффи узнавал вещи, с которыми сталкивался прежде, но потом их забывал. Он знал персонажей из «Воскресенья нашей девушки» («Our #Gal Sunday»), но не мог вспомнить, что с ними произошло в конце.

– Будешь хорошо себя вести – станешь вовремя есть, никогда не попадешь в одиночку в дальнем коридоре и не наденешь этой холщовой робы с застежкой на спине. У тебя будут двухчасовые прогулки во дворике с четырех до шести, кроме субботы, когда все остальные наши обитатели играют в футбол. Посещения по воскресеньям после обеда, если, конечно, есть кто-то, кто захочет тебя навестить. Есть?

Он покачал головой.

– Никого, босс.

– Ну, может быть, твой адвокат.

– Я думаю, что больше его не увижу, – сказал он. – Мне его предоставили на время. Я не думаю, что он найдет дорогу сюда.

Я пристально посмотрел на него, пытаясь понять, шутит ли он, но Коффи говорил серьезно. Да я и не ожидал другого. Прошения не для таких, как Джон Коффи, во всяком случае в то время. Им давали день в суде, а потом мир забывал о них, пока в газете не появлялись строчки, что такой-то имярек принял в полночь немного электричества. Но людей, у которых были жена, дети или друзья и которые ожидали воскресенья, легче контролировать, если вообще их надо было контролировать. В данном случае проблемы нет, и хорошо. Ведь он, черт возьми, такой громадный.

Я немного поерзал на койке, а потом решил, что, возможно, если встать, полегчает в нижней части живота, и я поднялся. Он почтительно отошел от меня и сложил руки на груди.

– Легко тебе здесь будет, парень, или тяжело – все зависит от тебя. Я тут для того, чтобы сказать: ты можешь облегчить жизнь и всем нам, потому что все равно, конец один. Мы станем обращаться с тобой так, как ты заслуживаешь. Вопросы есть?

– Вы оставляете свет после отбоя? – спросил он сразу, словно только ждал случая.

Я уставился на него. Я слышал много странных вопросов от вновь прибывших в блок "Г" – однажды меня спросили даже о размере груди у моей жены, – но таких вопросов не задавали.

Коффи улыбался чуть смущенно, словно понимая, что мы сочтем это глупостью, но не мог сдержаться.

– Мне иногда немного страшно в темноте, – объяснил он, – особенно в незнакомом месте.

Я взглянул на него – на всю его огромную фигуру – и почувствовал странную жалость. Да, они могли вызывать сочувствие, ведь мы их не видели с худшей стороны, когда ужасы выскакивали из них, словно демоны в кузнице.

– Да, здесь довольно светло всю ночь, – сказал я. – Половина лампочек в Миле горит с девяти вечера до пяти утра. – Потом до меня дошло, что Коффи не имеет ни малейшего понятия о том, что я говорю: он не отличит Зеленую Милю от тины в реке Миссисиппи, и поэтому показал: – Там, в коридоре.

Он кивнул с облегчением. Я не уверен, представлял ли он, что такое коридор, но он мог видеть двухсотваттовые лампочки в сетчатых плафонах.

И тогда я сделал то, чего никогда не позволял себе с узниками. Я протянул ему руку. Даже сейчас не знаю, почему я это сделал. Может, потому что он спросил про лампочки. Харри Тервиллиджер просто остолбенел, честное слово. Коффи взял мою руку с удивительной нежностью, и она исчезла в его ладони. И на этом все было кончено. Еще одна бабочка в моей морилке. Мы закончили.

Я вышел из камеры. Харри задвинул дверь и закрыл оба замка. Пару секунд Коффи стоял неподвижно, словно не зная, что делать дальше, потом сел на койку, уронил громадные руки между колен и опустил голову, как человек, который скорбит или молится. Он что-то сказал своим странным, с южным акцентом голосом. Я услышал это очень ясно, и хотя не много знал о том, что он совершил – да многого знать и не надо, чтобы кормить и ухаживать за ним, пока не придет срок заплатить за все, – меня до сих пор пробирает дрожь.

– Я ничего не мог поделать, босс, – произнес он. – Я пытался вернуть все назад, но было слишком поздно.

Глава 3

– У тебя будут неприятности из-за Перси, – сказал Харри, когда мы возвращались по коридору в мой кабинет. Дин Стэнтон, как бы третий в моей команде, хотя у нас не было какой-то подчиненности внутри (Перси исправил бы это положение в момент), сидел за моим столом и заполнял бумаги – до этой работы у меня редко доходили руки. Он едва взглянул на нас, когда мы вошли, просто протер стеклышки очков большими пальцами и снова уткнулся в бумаги.

– У меня были неприятности с этим стукачом с самого первого дня, – ответил я, осторожно оттягивая, брюки от паха и подмигивая. – Ты слышал, что он орал, пока вел этого верзилу вниз?

– Нет, – сказал Харри, – я сидел здесь, а отсюда плохо слышно.

– Я был в туалете и ясно слышал, – отозвался Дин. Он вытащил лист бумаги, посмотрел на свет (я увидел кольцо от кофейной чашки на отпечатанном тексте), потом бросил его в корзину. – «Мертвец идет». Наверное, вычитал это в своих любимых журналах.

Наверное, так и было. Перси Уэтмор – заядлый любитель журналов «Аргоси», «#С гэг» и «Мужские приключения». Почти в каждом номере печатался тюремный рассказ, и Перси читал их с жадностью, будто ученый, ведущий исследования. Он словно не знал, как вести себя, и пытался найти ответ в этих журналах. Перси появился после казни Энтони Рея, убийцы с топором, и не участвовал в казни, хотя и наблюдал за действием из аппаратной комнаты.

– Он знает, к кому обратиться, – сказал Харри, – у него есть связи. Тебе придется отвечать за то, что отправил его с блока, и за то, что хотел заставить сделать какую-то реальную работу.

– Не думаю. – Я и вправду не думал... но надеялся. Били Додж не из тех, кто станет терпеть, когда человек ничего не делает, а только смотрит. – Мне сейчас интереснее этот большой парень. Будут у нас с ним неприятности или нет?

Харри покачал в ответ головой.

– Он был кроткий, как ягненок на суде в Трапингус Каунти, – подал голос Дин. Он снял свои очки без оправы и стал тереть о жилетку. – Конечно, они навесили на него цепей больше, чем Скрудж видел на призраке Марли, но он мог бы их стряхнуть к чертовой матери, если бы захотел. Это игра слов, сынок.