– Ты считаешь, это Джон Коффи на самом деле убил Уортона? – спросила Дженис, отвернувшись наконец от окна. – Это не несчастный случай, не совпадение, ты думаешь, он использовал Перси Уэтмора как оружие против Уортона.

– Да.

– Почему?

– Я не знаю.

– Расскажи мне, пожалуйста, еще раз, что произош-ло, когда ты вел Коффи по Миле. Только это.

И я рассказал. Я повторил, что худая рука, просунувшаяся между прутьев решетки и схватившая Джона за бицепс, была похожа на змею – водяную мокасиновую змею, мы их так боялись в детстве, когда плавали в реке, – и как Коффи сказал, что Уортон плохой человек. Почти прошептал.

– А Уортон ответил?.. – Опять моя жена глядела в окно, но все равно слушала.

– Уортон сказал: «Правда, ниггер, хуже не бывает».

– И это все?

– Да. У меня тогда появилось чувство: что-то должно случиться, но ничего не произошло. Брут отодрал руку Уортона от Джона и посоветовал ложиться, что Уортон и сделал. Но сначала болтал что-то о том, что для негров должен быть свой электрический стул, и это все. Мы пошли по своим делам.

– Джон Коффи назвал его плохим человеком.

– Да. Однажды он сказал то же самое и про Перси. А может, и не однажды. Я точно не помню, но знаю, что такое было.

– Но ведь Уортон лично Джону Коффи ничего не сделал, верно? Как он сделал, скажем, Перси.

– Да. Их камеры расположены так: Уортона – около стола дежурного с одной стороны, а Джона – гораздо дальше и по другой стороне. Они и видеть-то толком друг друга не могли.

– Расскажи мне еще раз, как выглядел Коффи, когда Уортон схватил его.

– Дженис, это не приведет нас ни к чему.

– Может, и нет, а может, и приведет. Расскажи еще раз, как он выглядел.

Я вздохнул.

– Думаю, можно сказать, что он был потрясен. Он ахнул. Как ты ахаешь, когда сидишь на пляже, а я подкрадусь и брызну тебе на спину холодной водой. Или как будто ему дали пощечину.

– Конечно, – согласилась она. – Схватить так неожи-данно, это способно напугать.

– Да, – сказал я. А потом: – Нет.

– Так что, да или нет?

– Нет. Не то чтобы потрясение... Так было, когда он хотел, чтобы я вошел в его камеру и он смог бы вы-лечить мою инфекцию. Или когда желал, чтобы я пе-редал ему мышь. Он удивился, но не потому, что до него дотронулись... не совсем так... о Боже, Джен, я не знаю.

– Ладно, оставим это, – согласилась она. – Я просто не могу представить, почему он это сделал. Он ведь по натуре совсем не агрессивен. Отсюда следует другой вопрос, Пол: как ты сможешь его казнить, если прав насчет девочек? Как ты сможешь посадить его на электрический стул, если кто-то другой...

Я дернулся на стуле. Ударил локтем по тарелке и сбросил ее на пол, она разбилась. Мне вдруг пришла в голову мысль. В тот момент во мне заговорила скорее интуиция, чем логика.

– Пол? – встревоженно спросила Дженис. – Что с тобой?

– Я не знаю, – ответил я. – Я ничего точно не знаю, но я хочу попытаться узнать.

Глава 4

За стрельбой последовало цирковое представле-ние на трех аренах: на первой – губернатор, тюрьма – на второй и бедный, больной на голову Перси – на третьей. А ведущий представления? Этим занимались по очереди различные джентльмены от прессы. Тогда они были еще не такие зануды, как сейчас, но даже тогда, во времена до Джералда и Майка Уолласа и всех осталь-ных, они могли скакать очень резво, если в зубах был зажат кусок. Так и на этот раз, и пока шло шоу, все оставалось нормально.

Но даже самый лучший цирк, с самыми устрашаю-щими уродами, самыми смешными клоунами и самыми дикими зверями однажды покидает город. Наш цирк уехал после заседания Совета по расследованию – звучит очень значительно и пугающе, а на самом деле все выглядело прозаически. При иных обстоятельствах губернатор обязательно потребовал бы на блюде чью-нибудь голову, но на сей раз было не так. Его племянник со стороны жены – кровный родственник его жены – сошел с ума и убил человека. Убил преступника, да, и слава Богу – но все равно Перси убил человека, мирно спящего в своей камере. А если добавить еще тот факт, что означенный молодой человек остается безумным, как мартовский заяц, то можно понять, почему губернатору так хотелось замять дело, и как можно скорее.

Наше путешествие к дому начальника Мурса на грузовике Харри Тервиллиджера так и не выплыло наружу. О том, что на Перси надели смирительную рубашку и заперли в смирительной комнате, тоже никто не узнал. Как и о том, что Вильям Уортон был напичкан наркотиками, когда Перси его застрелил. Да и не могли узнать. Зачем? У властей не было оснований подозревать в организме Уортона что-то, кроме полудюжины пуль. Следователь их удалил, гробовщик положил тело в сосновый ящик; вот таков был конец человека с татуировкой «Крошка Билли» на левом предплечье. Как говорится, туда ему и дорога.

И все равно слухи гудели еще почти две недели. За это время я молчал как рыба, и, конечно, не мог взять выходной, чтобы проверить мысль, осенившую меня за кухонным столом наутро после происшествия. Я точно знал, что цирк уже уехал, когда пришел на работу в середине ноября, по-моему, двенадцатого, но я не очень уверен. В этот день я нашел на своем столе листок бумаги, которого так боялся: приказ о дне казни Джона Коффи. Вместо Хэла Мурса его подписал Кэртис Андерсон, но в любом случае приказ имел юридическую силу и, конечно же, побывал у Хэла, прежде чем попал ко мне. Я представил себе Хэла, сидящего за столом в административном корпусе, с этим листком бумаги в руке. Наверное, он думал о своей жене, которая для врачей больницы в Индианоле стала воплощением чуда, сотворенного за девять дней. У нее был свой приказ о казни, врученный врачами, но Джон Коффи его порвал. А теперь вот пришла очередь самого Джона Коффи пройти Зеленую Милю, и кто из нас мог бы помешать? Кто из нас остановил бы это?

День казни в приказе был назначен на двадцатое ноября. Через три дня после получения – кажется пятнадцатого, – я попросил Дженис позвонить и сказать, что я болен. После чашки кофе я поехал на север в своем трясущемся, но вполне надежном «форде». Дженис поцеловала меня на дорожку и пожелала удачи. Я поблагодарил, но не представлял, что можно считать удачей: если найду то, что ищу, или, наоборот, не найду. Но я точно знал, что петь в дороге мне не захочется. Не тот день.

К трем часам дня я уже поднялся высоко в горы. До здания суда графства Пурдом я добрался перед самым концом рабочего дня, просмотрел записи, а потом мне нанес визит шериф, которому клерк сообщил, что какой-то незнакомец копается в местных бумажных могильниках. Шериф Кэтлит хотел знать, чем я занимаюсь. Я ему рассказал. Кэтлит обдумал мои слова, а потом сообщил кое-что интересное. Он предупредил, что будет все отрицать, если я обмолвлюсь кому-нибудь хоть словом. Выводы делать было рано, но это уже кое-что. Я не сомневался. Я думал об этом всю дорогу домой и потом ночью, не в силах уснуть.