Иван в это время как раз сидел за клавиатурой и близоруко пялился в монитор своего новенького ноутбука, перечитывая написанное за день.
– Почему это я дурака валяю? – обиделся Иван. – Я все же не в «квэйка» тут играл весь день, а роман писал…
– А потому, Ванька, а потому, что вся эта издательская дребедень гроша ломаного не стоит! – кричала из прихожей Алиса. – Потому что надо играть по-крупному, потому что надо не за несчастные три или пять тысяч у.е. в месяц, а по полной программе сразу за миллион!
Иван откинулся от клавиатуры:
– Ты в своем уме, Алиска? Ты че говоришь? Я в Питере единственный автор, кто по максимуму гонорары с тиража имеет!
Алиса вошла в комнату и, не надев тапок, стояла в одних колготках… ножки ладненькие такие, длинные…
– Ваня, ты что, не слыхал про премию Гейла Блитса? – спросила она.
Нет, Ванька ничего про эту премию не слыхал, да и кто такой Блитс, припомнил не сразу.
– Дремучий ты человек, Ларин! Ваяешь про своих бандюков, а вот канадец Габриэль Дикунли полтора миллиона зелени отхватил за трибьют Тупаку Шакуру…
– За кого? – вновь не понял Иван.
– Ладно, проехали… – Алиска вздохнула и с выражением крайней серьезности продолжила: – Это даже неплохо, что мы в этом году не номинировались, говорят, на будущий год будет уже не полтора миллиона, а целых пять… Пять миллионов!.. Ваня, нам надо получить премию Гейла Блитса по литературе… И потом, ты должен прославить нас: себя как писателя, а меня, увековечив мое имя в стихах.
И с этими словами Алиса села к нему на колени…
Весть о том, что владелец Силиконовой долины намерен учредить новую, альтернативную Нобелевской, систему премий, присуждаемых за достижения в науке и искусстве, уже месяц как обсуждалась всеми средствами массовой информации.
Старая добрая Нобелевка навсегда останется ассоциативной вехой и символом того лучшего, что дал двадцатый век. Но в новом веке и в новом тысячелетии людям нужны новые мерки успеха, такие, чтобы они были соизмеримо когерентны с новыми компьютерными технологиями.
И на первое присуждение премий по литературе и искусству комитет Гейла Блитса якобы учредил такие правила выдвижения соискателей, чтобы их творчество было непременно представлено в Сети.
Новый век, новое тысячелетие…
И компьютер сам, по своим меркам, выбирает лауреата…
– Ванька, тебе необходимо создать свой литературно-поэтический сайт в Интернете, – говорила Алиска, гладя своего любимого романиста по редкой и сильно поседевшей шевелюре.
– Хорошо, – отвечал Иван, – я все сделаю, милая.
– Но это еще не все, – продолжала Алиса, – надо нагнать популярность, или как его называют, «хост», то есть индекс посещаемости твоего сайта, нагнать его таким образом, чтобы он везде цитировался сносками, по всему Интернету, и я, я знаю, как это сделать…
Она сидела на нем верхом в позе госпожи, и он покорно внимал ее безумным речам.
– Ты возьмешь и прочитаешь самые популярные теперь романы самых популярных авторов, – говорила Алиса, – и ты напишешь на них дико скандальные разгромные рецензии, мой милый…
– А зачем? – недоуменно спросил Иван.
– Дурачок, – с загадочной улыбкой отвечала Алиса, – это затем, чтобы сделать тебя скандально знаменитым, и уже потом, когда ты станешь скандально знаменит, мы раскрутим сборник стихов обо мне…
Иван все еще недоумевал.
– Это известный прием, – продолжала его госпожа, – это способ раскрутки, когда быстрые слава и известность достигаются за счет эксплуатации уже известных имен.
И тогда до Ивана дошло.
Дойти-то дошло, а вот в дело никак не претворялось. Выходило как-то вяло, беззубо, а главное – неискренне. Что поделать, не был Ванечка рожден Зоилом, не та психофизика. Беззлобен, бесхребетен, бесконфликтен, даже в ЖЭКе поскандалить – и то кишка тонка… К тому же, врожденное чувство справедливости останавливало руку.
– Что ты тормозишь? Что ты тормозишь?! – выговаривала ему Алиска. – Вставить не за что? Можно подумать, они все там гении, Гете с крылышками!
– Ну, не Гете, конечно, даже не Шиллеры, только сам-то я кто? Бандитский Гомер?
– Не Гомер ты, а интеллигент вшивый! Чисто-плюй!
– Да не в чистоплюйстве дело! Мне это просто поперек натуры. Все равно, как если кролика заставлять мясо есть. Даже раньше, когда по жизни полный облом получался, во всем только себя винил… ну там иногда погоду, правительство. А теперь – теперь я вообще всех люблю и, как митьки, никого не хочу победить…
– Не хочешь? Тогда победят тебя. Ты продолжай любить всех, а пять лимонов пусть достаются другим. Лови, кролик!
Алиса с усмешкой швырнула ему скользкий глянцевый журнал.
– «Эго», – громко прочитал Иван, – «журнал для тех, кто хочет жить красиво». И что?
– Поучись, засранец, как это делается.
Иван пролистал многоцветные страницы, добрался до раздела, озаглавленного «Культур-Мультур», и углубился в критическое обозрение. Начиналось оно так:
Известный культуртрегер середины ХХ века по фамилии Розенберг говорил, что когда он слышит слово культура, он хватается за пистолет.
У нас – критиков – пистолетов нет… И при словосочетании «женская проза» нам хвататься не за что, разве что за собственные гениталии. Но и рады бы, может быть, схватиться, да как-то не возбуждает она, проза женская…
Абстрагироваться от факта существования женской литературы было бы так же нелепо, как не принимать во внимание наличие в воде и атмосфере болезнетворных бактерий. Ну да, как существуют в природе гангрена, сифилис и еще ряд пренеприятных явлений, так есть и феномен женской прозы – никуда от этого не денешься. Другой вопрос – как с нею сосуществовать? Принимать ее за литературу как таковую – или нет. Вопрос этот, кстати, и не нов – сколько в свое время шуму наделала одна только мадам Жорж Занд! Но тогда дискуссии о величине нравственного вреда, наносимого социальному сознанию, сводились к праву женщины носить штаны и курить в общественных местах. Теперь же вопросы, предлагаемые так называемой женской прозой, выходят за рамки формального равноправия, идут дальше – пропагандируют откровенную распущенность. Женщинам, научившимся шустро нажимать пальчиками на кнопки клавиатуры, уже нет необходимости биться за равные с мужчиной права. Курить, пить водку, носить штаны, ругаться нецензурной бранью они могут свободно, равно как и голосовать на выборах и размещать свои тексты в библиотеке Мошкова. Поэтому какая нужда защищать не нуждающееся в защите?
Попытки женской прозы утвердиться наравне с традиционной мужской по идейной содержательности своей носят характер привнесения в общественное сознание espece de maladie, своего рода вируса.