– А я вообще теперь всему радуюсь, – отпарировал Леонид, подхватывая очередной бокал с подноса, проносимого оказавшегося рядом ливрейным лакеем.
– Эта девчонка следователь, самоуверенная такая и напыщенная, она хоть извинилась? – спросил Колин, попыхивая сигарой и продолжая хлопать, зная, что его все время снимают десятком фото– и видеокамер.
– Мы с ней потом почти подружились, – сказал Леонид, допив вино и ища глазами лакея с подносом, чтобы отдать пустой бокал, – она мне сказала, что с самого начала не верила в мою виновность.
– Это они всегда так, полицейские, когда проколются, никогда не признают своей ошибки, но ты не переживай, наслаждайся жизнью и радуйся тому обстоятельству, что этой твоей канадской полицейской в жизни своей никогда не попасть на губернаторский бал, разве что на вечеринку к мэру деревни Сет-Иль, куда местная знать припрется в джинсах и где под французскую помесь из кантри и дурного шансона, под скрипочку и банджо примется отплясывать, притопывая, как у себя в Провансе или Бордо…
– Ты злой, – сказала Колину Таня.
– Я не злой, я адекватный, – ответил Колин.
– Добрые жалеют бедных людей, когда те радуются своим бедняцким глупостям, а ты не адекватен, а высокомерен, – сказала Татьяна с улыбкой.
– Прощаю только за то, что парфеткам прощают все, – сказал Колин, попыхивая сигарой.
– Парфетка не терпит множественного числа, parfaite – jamais pluriel, – отпарировала Татьяна, хлопая очередному приветствию.
Зал встречал мэра Нью-Йорка Джулио Каприани вместе с супругой.
– Ну-ну, ладно-ладно, – примирительно запричитал Колин, – вот увидишь, сегодня все будут наперебой искать случая пообщаться с тобой, каждый калифорнийский хлюст-потаскун сочтет за честь потанцевать с нашей парфеткой.
И Колин был прав.
Разумеется, почти двадцать лет, проведенных в гуще кинобизнеса, давали Фитцсиммонсу все основания полагать, что в Таниной карьере начинается этап нового подъема.
При всей своей эгоцентричности Колин понимал, что кино не делается в одиночку, что, не будь рядом с ним его замечательных партнеров, никакими экстра-талантами не добился бы он того, что фильм «Красные рыцари Андреевского флага» продвигался бы теперь сразу по шести номинациям!
Колин не успел пригласить свою спутницу на танец. Как раз в тот момент, когда он открыл рот, собираясь это сделать, рядом выросла могучая фигура Арнульфа Шварценблюхера.
– Вы не будете против, если я приглашу вашу даму?
– Дама сама вольна решить, с кем она хочет потанцевать, – церемонно ответил Фитцсиммонс.
Он сам не знал почему, но ему хотелось, чтобы Татьяна дала этой горе мускулов от ворот поворот. Однако она согласилась. Вложила свою ладонь в железную лапу Аннигилятора.
«Арнульф не танцует. Он даже ходит с трудом», – вспомнилась Тане строчка из сборника русских хитов. Диск принес Факноумо, которого она, в приступе ностальгии по Родине, каковые редко, но все-таки случались, попросила купить для нее какой-нибудь русскоязычной музыки. И он притаранил пеструю пластинку «Рашен пупер-хит». На девяносто процентов она состояла из песенок в три аккорда с туповатым текстом. Создавалось впечатление, что словарный запас модных нынче в России поэтов-песенников не богаче, чем у пресловутой Эллочки-людоедки. Можно только подивиться, как умело выстраивают они из десятка заученных рифм новые комбинации для очередного шлягера.
Например:
Ушла любовь, жую морковь.
Изводит грусть, ну и пусть.
Скажу прощай и не скучай.
Но как только ты уехал, на меня твой друг наехал,
Говорит, меня целуй, а с другими не балуй.
Это была первая композиция. Следом звучала вторая.
Покупал вчера морковь, вдруг почувствовал: любовь.
Ну и пусть уходит грусть, ну и пусть!
Ей навек сказал прощай, уходи и не скучай –
Поезд твой уехал. Так я на грусть наехал.
Ты ж, любовь, скорей балуй меня, балуй!
Эй, красавица, целуй меня, целуй!
От прослушивания этих опусов, исполняемых безголосыми юными созданиями, имена которых Татьяне ничего не говорили, ей стало невыносимо грустно. Неужели такая дешевка производится и потребляется на родине Пушкина и Блока? Неужели до такого примитивного уровня сознания докатилась страна Достоевского и Толстого? Неужели русский народ и в самом деле вырождается, догоняя и обгоняя в своей тупости недалеких янки? Только две композиции со всего альбома обратили на себя внимание. Одна была написана на стихи Пастернака. Красивые стихи немного коряво ложились на мелодию, вернее – мелодия была корява для таких стихов. Но на фоне остального эта песня казалась истинным шедевром! И еще запомнилась шуточная песенка про мужиков, которые не танцуют. «Арнульф не танцует. Он даже ходит с трудом!».
«А ведь правдивая оказалась песня», – думала Татьяна в то время как Шварценблюхер переставлял ее с места на место, обхватив мощными ручищами за торс. Они передвигались по залу какими-то рывками, абсолютно не в музыку. И сколько ни пыталась Татьяна найти в движениях своего партнера хоть какую-то закономерность, ей это не удавалось. И абсолютно не получалось предсказать когда последует очередной рывок и в какую сторону он будет направлен. «Только бы эта машина не наступила мне на ногу», – почти молилась Татьяна. Арнульф тем временем мычал о том, как ему понравилась госпожа Розен в фильме «Красные рыцари Андреевского флага» и что он очень хотел бы видеть ее в качестве партнерши на съемках второго фильма про Аннигилятора. Правда, определиться с ролью, на которую Татьяна могла бы в этом фильме претендовать, они не успели. Мелодия закончилась, и Таня, пользуясь моментом, выскользнула из железных объятий Арнульфа. Как оказалось, для того, чтобы быть тут же приглашенной Джеком Майклсоном. Этот танцевал очень хорошо. Только периодически хватался то за обвязанное черным платком лицо, видимо, проверял, на месте ли нос, то за ширинку – то ли тоже что-то проверял, то ли многолетняя привычка, переросшая в неосознанный рефлекс. Между прочим, Джек похвалил ее исполнение в альбоме «Дым твоего опиума».
– У вас, Таня, очень красивый голос. Вам надо записать сольный альбом. Если надумаете, я предоставлю вам в распоряжение свою студию и помогу, чем еще надо.
– Спасибо, но боюсь, что карьеру певицы мне начинать поздновато, – ответила Таня, а про себя подумала: «И этот туда же, сам на куски разваливается, а все ему неймется».
Затем она танцевала с вальяжным бизнесменом по фамилии Пропеллер, еще с несколькими актерами и режиссерами. Она чувствовала на себе завистливые взгляды актрис и супермоделей, более молодых, но менее востребованных на этом вечере. Да, королевой бала сегодня была она, Татьяна. Пригласить ее хотел каждый из присутствовавших мужчин. Она никому не отказывала, не выбирала. В принципе, ей было все равно, кто станет ее партнером на следующий танец. Потому что того, с кем она действительно хотела бы танцевать, в этом зале не было. Ее Паша не появится здесь сегодня в элегантном фраке, его нынешний костюм – тюремная роба. При этой мысли все вокруг начинало видеться каким-то игрушечным, ненастоящим. Застывшие улыбки на лицах, дежурные фразы в качестве комплимента, заманчивые предложения, за которыми скрывалась не доброжелательность, а трезвый и точный расчет, осознание собственной выгоды. Люди, которые правят миром, вдруг начинали казаться ей марионетками. Но кто управляет ими – злой рок, судьба-насмешница?