Павел ни на минуту не забывал о браслете, который сковывал его запястье.
Не боясь показаться смешным, на верховые прогулки Павел надевал широкополый «стетсон», и Клэр хохотала, приговаривая:
– Ты похож на Джона Вэйна в «Долине мертвецов», не хватает только кольта и винчестера!
У них был свой маршрут. Проскакав две мили по дороге к каньону, они подъезжали к ручью.
И там спешивались, отпустив лошадок погулять в поисках съедобной колючки…
Они садились на гладкий обломок красного песчаника и глядели на воду, изредка бросая в нее камешки. Сидели и любовались аризонским закатом.
– Мне иногда кажется, что все это нереально, – говорила Клэр.
– Как?
– Как жизнь ковбоев в рекламе сигарет «Мальборо»…
– Я не думал об этом…
– А я думала, и мне кажется, что мы живем какой-то ненастоящей жизнью…
– Почему?
– Как в тех фантастических фильмах, где зрителю намекают, что все происходящее только внушается ему…
– Ну, это целая философская концепция, это еще древние придумали…
– Но я думаю так, что есть и настоящая жизнь, при том что есть жизнь и внушаемая нам…
– Две жизни параллельно?
– Ага!
– Как это?
– Одна жизнь, внушаемая нам, – ежедневная рутина, а вторая, настоящая – любовь…
Павел глядел на нее удивленно.
А Клэр глядела на воду, и лицо ее было грустным и красивым…
– Ты единственный друг… – сказал Павел в задумчивости.
– Что? – переспросила Клэр.
– Ты друг, – сказал Павел, – и я тебе благодарен, что ты возишься со мной – бесперспективным эмоциональным подранком.
– Моя специальность орнитолога обязывает с подранками возиться, – отвечала Клэр, направляясь к лошадям…
Эксперименты продвигались достаточно удачно. По крайней мере, удачно, если говорить о первой серии приближения.
В глубочайшем, прорезавшем толщу скалы бункере они создали условия, моделирующие высокие температуры и давление, которые возникали при ударе метеорита о земную поверхность.
Нажатие кнопки. Всплеск разряда в миллион электрон-вольт… И после того как образцы остывали, лаборанты спускались в камеру и собирали их.
Вот они, искусственные шарики – копии звездных брызг! И все бы хорошо… И похожи внешне. И по электрическим и магнитным свойствам – почти идентичны каплям звездной крови… Только вот крутиться не хотят, как настоящие импактиты. Не желают – хоть ты тресни!
– Как в том анекдоте. Намазывать уже можно, а вот жрать пока нельзя, – сказал Павел после очередной серии испытаний.
– Что? – переспросил Эдди.
– А был такой анекдот, – уныло ответил Павел, – во Вторую мировую один еврей, чтобы не идти на фронт, предложил Государственному комитету обороны оставить его в тылу и дать ему денег, паек и лабораторию, а за это он в течение двух лет обещал наладить производство сливочного масла из обычного дерьма…
– Ну? – переспросил Эдди.
– А то и ну, что через два года с еврея потребовали отчета о затраченных средствах. Он и говорит комитетчикам, что, де, половина проблемы уже решена – намазывать на хлеб продукт уже можно, но жрать пока нет…
Эдди из приличия тихо хихикнул.
– Значит, и у нас полдела сделано, на природный импактит капли уже похожи, а то, что не желают работать как гироскоп, отнесем к проблемам второго плана…
По средам, вечером, после конной прогулки, Павел вновь связывался с домом.
Лизавета сидела на фоне той же книжной полки со знакомыми корешками Пушкина и Достоевского, но на этот раз блузка на ней была голубая с кружавчиками.
– Как мальчики, как Таня? – спросил Павел.
– Я передавала Татьяне твое пожелание говорить с ней, – ответила Лизавета – но она еще не готова… Ты ведь должен ее понять, после того что произошло между вами, она не может так сразу, она ведь не машина какая-нибудь…
Идиллия оборвалась резко, в один день.
Утром под привычной «Кроникл» он обнаружил на пороге своего домика увесистое издание… «Лос-Анджелес Таймс», которую до сего дня ему ни разу не приносили…
С живым интересом просматривая многостраничный «матрац», пробежав глазами передовицы о результатах первичных выборов в штате Калифорния и о речи Клинтона перед выпускниками академии Вест-Пойнт, Павел раскрыл полосной разворот светской хроники…
И там увидел… Среди дюжины фотографий всяких разных голливудских знаменитостей в сногсшибательных нарядах он увидел свою жену Татьяну, сидящую на коленях у какого-то цыгана, у какого-то Гришки Распутина, нагло ухмыляющегося и откровенно лапающего его… его жену.
Павел приблизил газету к глазам, поискал рукою очки и принялся внимательно читать убористый текст заметки…
Колин Фитцсиммонс предложил главную женскую роль в своем новом фильме сорокалетней чешской актрисе Тане Розен. В то время как муж актрисы отбывает срок в тюрьме за изнасилование малолетней, сама Таня весело развлекается в Лос-Анджелесе, заведя роман с известным исполнителем цыганских песен Григорием Опиумом-Орловским.
Павел еще раз перечитал текст. Ошибки быть не могло. Это была его жена Татьяна. Все верно.
Но почему?
И тут он вспомнил, как Таня спрашивала тогда, еще перед судом, правда ли то, в чем его обвиняют. Вспомнил и что ответил ей тогда.
А что он мог сделать? Только верить, что она не поверит.
Вот какая история у них теперь вышла!
И Павел, открыв свой мини-бар, достал бутылку бурбона, где с прошлой вечеринки оставалось где-то с треть… И допил крупными глотками из горлышка… До дна.
Вторая мерзость случилась во время очередного разговора по видео с Лизаветой.
Та снова сидела на том же фоне, только цвет блузки поменялся с голубого на красный. Цвет блузки поменялся… А прическа – не поменялась. Та же прядь, точь-в-точь такая же, отбившись от массы других волос, свисала над левым ухом свояченицы.
– Лиза, а почему ты ничего мне не говорила о том, что Таня переехала в Лос-Анджелес и снимается в кино? – спросил Павел, как только они поздоровались.
– Я не хотела беспокоить тебя, – ответила Лизавета после мучительно долгой паузы.
Паузы чересчур длинной. Ненатурально длинной. Ненатуральной оттого, что лицо свояченицы ничегошеньки не выражало. Как будто он, Павел, не в обмане ее упрекнул, не в утаивании чего-то важного, а так, в какой-то ерунде…
И тут Павел решился. Мысль пришла в голову мгновенно.