– Ну что вы все ходите за мной? – воскликнула Татьяна, – ведь мы же договорились!
– А ты погляди с нами кино, Танюша, – сказал появившийся откуда-то Вадим Ахметович.
– Уйди, черт! – крикнула Татьяна.
– А сама ты кто?! – возмутился Вадим Ахметович.
– Я не знаю, кто я, но я не ты, – ответила Татьяна.
– Ой ли? – замигал одним глазом Вадим Ахметович.
– Уйди, уйди, мне отсрочка дана! – закричала Татьяна.
– Как тебе ее дали, так и заберут обратно, – сказал Вадим Ахметович нервно, – гляди вот лучше кино!
И она смотрела…
Смотрела, как брат ее Никита, голый, бьется головой о стены мрачного, освещенного зловещим багровым пламенем подземелья…
Смотрела, как ее Нюточка, прикованная, словно Прометей, к серой скале, извивается в тщетной попытке освободиться…
Смотрела, как человек, очень похожий на Павла, застыл в роковой зачарованности перед зеленой анакондой, а та, опершись на свернутый кольцом хвост, стоит, раскачиваясь, и щелкает выбрасываемым раздвоенным своим язычком…
Смотрела, как дрожит, стоя с завязанными глазами на краю обрыва, ее бесценный Нил-Ро…
– Ты видишь, Татьяна? – спросил ее Вадим Ахметович.
– Вижу, но зачем?
– А это ты себе в мозг, в душу свою смотришь, потому что мир – это ты… Ты поняла?
И кончилось кино.
Дали свет.
Ей казалось, что она кричала, но никто не обратил на это внимания. Никто не услышал.
Она стояла в лифте вместе с пятьюдесятью лондонцами. И они все вместе вышли на нижний перрон станции «Лестер-Сквер».
Каким-то советским средневековьем пахнуло от этого заскорузлого матросика, что вразвалочку, нога за ногу, будто в штаны наложил, отправился в долгое путешествие от будки контрольно-пропускного пункта к ручной лебедке шлагбаума…
«Да это какой-то каменный век», – подумал Леня Рафалович, глядя на матросика, на то, как тот нехотя, будто делая кому-то огромное одолжение, крутил рукоять, поднимая полосатую жердь, перегораживавшую дорогу к управлению тылом Северного флота…
«Ничего не изменилось», – думал Леонид, глядя в окно служебной черной «волги», которую вчера в полное его распоряжение предоставил сам адмирал Рукогривцев.
Ничего не изменилось. Здесь, в Заполярье, откуда Леня вышел в отставку еще пятнадцать лет назад, все как-то заморозилось. Как в холодильнике. На то оно и Заполярье, наверное! Все те же заскорузлые матросики береговой службы в нелепых черных шинельках, из-под которых торчат синие портки рабочей робы… И все так же, как и пятнадцать лет назад, они еле-еле ползают, словно сонные мухи зимой… А и правильно! Куда ему торопиться, этому матросику? Матрос спит – служба идет!
Тем более теперь, после горбачевских и ельцинских перестроек, когда служба во флоте из почетной обязанности превратилась в позорное отбывание срамной повинности, теперь вообще непонятно – кого в матросы берут? Наверное тех, у кого родители настолько бедны, что не в силах дать взятку военкому.
В его-то времена ребята-срочники, все как на подбор, были крепыши, да и с полным средним – через одного с техникумами… А теперь… Поглядите на этого недоделка!
Ну, слава богу, поднял шлагбаум! Может теперь опять ползти в свое теплое КПП мечтать там о дембеле!
Натужно взревев мотором, «волга» рванулась по пустынной бетонке.
Справа вверх по сопке карабкались низкорослые заполярные елочки и березки. Слева, далеко внизу, открывался простор Кольского залива с малюсенькими, игрушечными в этом просторе корабликами. Расстояние обманывало глаз. Но ему, бывшему военно-морскому офицеру, были хорошо известны настоящие размеры этих «игрушечек»…
«Вон учебная плавбаза „Севастополь“, – угадывал Леня, – она здесь еще и в годы курсантской юности стояла, и еще тогда ей было сто лет в обед, а вон и наш красавец „Адмирал Захаров“… Бывший „Михаил Суслов“… После перестройки его перекрестили. А что толку? Все одно на слом пойдет!»
Дежурный офицер был предупрежден о приезде Леонида и, радушно улыбаясь и с неким показным панибратством приобняв Леонида за талию, по флотским традициям подчеркивая тем самым статус особо почетного гостя, проводил его по коридорам штаба до адмиральского кабинета.
У Леонида невольно сжалось сердце от уже полузабытых «смирно», «вольно», «разрешите войти», «разрешите доложить»…
Пятнадцать лет назад покидал он этот штаб капитан-лейтенантом… А теперь вот – его, штатского шпака, да еще и еврея, капитан второго ранга с повязкой оперативного дежурного на полусогнутых провожает в кабинет контр-адмирала Рукогривцева, заместителя командующего флотом… Леня отлично помнил Рукогривцева. Он пятнадцать лет тому был капитаном второго ранга, замом командира их дивизии подлодок… Да пятнадцать лет назад Рукогривцев и не поглядел бы в его сторону, не то что «волгу» свою с водителем на всю неделю отдать! А теперь…
Значит, правильную жизнь прожил он, Ленька Рафалович! Значит, правильной дорожкой пошел…
По флотской привычке адмирал сразу предложил пойти пообедать.
Уж понятное дело, что зама командующего по тылу кормят не в простой офицерской столовке!
Спустились на первый этаж. Офицеры по пути шарахались в стороны, замирали по стойке «смирно», вжимаясь спинами в стены коридоров. Те, кто в фуражках, вскинув ладонь к козырьку, кто без – провожали адмирала и его гражданского гостя поворотом головы, как подсолнух провожает дневное светило.
И Леониду было очень приятно.
В адмиральской столовой, представлявшей собой просторную комнату с единственным обеденным столом, накрытым белоснежной скатертью, все было очень чисто… Но в то же время как-то совершенно неуютно. То ли от клинически-белых занавесок, то ли от идиотской росписи по стене, где на фоне заполярных сопок резал форштевнем волну ракетный крейсер под советским еще флагом с серпом и молотом, а над ним резала воздух пара реактивных Мигов с красными звездами на треугольных крыльях… «Небось какой-нибудь матрос – выпускник художественного училища – в качестве дембельского аккорда намалевал», – подумал Леня.
Не спасали интерьер даже традиционные шишкинские мишки в сосновом лесу, повешенные на противоположной от панно стене. «Весь неуют от полной безвкусицы», – решил для себя Рафалович, усаживаясь напротив адмирала.
Возле столика уже стояла молоденькая официантка в накрахмаленном передничке и в таком же белоснежном кокошнике. Стояла, старательно изображая на лице крайнюю степень приязни и радушия.
«Наверное, жинка какого-нибудь майора, снабженца по продовольственной части, пристроенная на тепленькое местечко… – Леонид окинул взглядом ножки и фигурку улыбавшейся им официантки. – А в праздничные вечера, когда в этой адмиральской столовке банкеты закатывают, она и иные услуги может оказать, и муж ее, майор-начпрод, только рад будет тому обстоятельству, если она кому из оч-чень крупного начальства минет сделает! Потому как это вроде лишней гарантии от неприятностей, если какая недостача обнаружится…» – подумал Рафалович и, вздохнув, окончательно решил для себя, что советская военно-морская жизнь какой была, такой и осталась, и что для него, Леонида Рафаловича, она теперь смешна. Однако он приехал в этот заповедник вымерших мамонтов для того, чтобы поиметь здесь свой гешефт для настоящей жизни. Для той жизни, которая начинается там, где кончается Россия, – на Западе, в Калифорнии, в Майами!