И долго еще после взлета свербило у него в груди от этой пережитой неловкости.
Свербило, покуда не приказал стюарду принести «Чивас Ригал» по второму разу…
— Да, Стефани?
— Патрон, экстренный пакет с нарочным…
— Вскройте и прочтите.
— Но, патрон, здесь сказано — «лично»…
— Мне повторить?
Из динамика интеркома послышался шелест разрываемой бумаги, затем чуть дрожащий голос Стефани Дюшамель:
— «Глубокоуважаемый господин Баренцев! Международная юридическая фирма „Кауфманн и сыновья“ с глубоким прискорбием извещает Вас о кончине господина Макса Рабе, последовавшей 21 ноября сего года в возрасте девяноста восьми лет. Прощание с усопшим состоится 26 ноября в 14:00 по адресу: поместье Ксанаду, остров Танафос, Греческий архипелаг…»
— Ничего не понимаю, должно быть, какая-то ошибка…. Постойте, постойте, как вы сказали — Занаду?!
— Ксанаду… Не знаю, как правильно, начинается с «икс»…
— Занаду…
Видение земного рая, пророчески приоткрываемого ему на самых крутых виражах судьбы…
Пророчески?
А как же!
Бетси, повредившая ножку на верховой прогулке — и Лиз, повредившая ножку при падении с полки.
Рогатый кабан над громадным зеркалом в холле — и рогатый кабан на фамильном гербе семейства Дерьян.
Старый доктор-шахматист по фамилии Доктор — и старый Густав Бирнбаум, инженер, друг семьи Бажан…
Составные части видения, систематически оборачивающиеся важнейшими составными частями его, Нила, реальной жизни.
А последнее видение, тогда, в Георгиевском зале Кремля…
Седобородый старик, рыжеволосая девушка и мальчик между ними. Старик, девушка, мальчик…
— Патрон, вы меня слышите?.. Тут еще фотография и письмо…
— Несите!
Фотография была черно-белая, выцветшая, старая. Но Нил сразу узнал афишу из бабушкиного сундука. «Артист Владимир Грушин. Чудеса без чудес. Разоблачение церковной магии». А на фоне афиши — молодой человек в черном цилиндре, с моноклем и светлыми бакенбардами. Надо же, а ведь когда-то человек с фотографии казался Нилу таким старым. Великий иллюзионист Владимир Грушин. Урожденный Вальтер Бирнбаум. Родной дед Нила Баренцева.
Так что же получается?!
Дрожащими руками Нил развернул письмо.
"Прощай, мой дорогой внук! Как много в слове «прощай»… Потому что тебе придется прощаться и прощать меня одновременно. Раз ты читаешь мое послание, значит момент прощания уже неизбежен, а вот прощение зависит от тебя, но я надеюсь, что душа моя не заслужила непрощения. Вот уже двенадцать лет нет Лиз. Волею судеб эта девочка была тебе и мне бесконечно дорога, но трагическая судьба отняла ее у нас, взамен оставив драгоценность не имеющую цены — мальчика, твоего сына. Он был со мной со дня рождения, и каждый день все эти двенадцать лет я уговаривал себя рассказать тебе о нем. Да, я грешен, так и не смог. За всю свою жизнь я не был так счастлив, как за эти двенадцать лет. Нил был наградой и отрадой всей моей жизни, и старческий эгоизм так и не позволил мне при жизни открыть тебе тайну. Я знал с самого начала, что уйду из жизни раньше тебя, и ты еще долго сможешь наслаждаться отцовством.
Нил вырос добрым и умным. Все, что мог, я вложил в него, но и для тебя оставил работы. Дальше тебе вести его по жизни. Завещание огласят после похорон. Нила-младшего привезут прощаться тоже. Я так и не собрался с духом рассказать ему о тебе, так что отдуваться придется тебе самому.
Оле тоже будет нелегко узнать, что я так долго жил инкогнито, поддержи мать, я перед ней виноват. Определенно, бабушка рассказывала тебе о своем муже, полковнике советской разведки, геройски погибшем в Берлине в последние дни войны. Другого выбора у этого полковника не было — он знал слишком много тайн и не мог рассчитывать, что победивший Отец Народов сохранит ему жизнь, хотя бы с кайлом на колымских рудниках. Нетрудно догадаться, как в этом случае поступили бы с семьей.
Не стану посвящать тебя в подробности того, как из Вальтера Бирнбаума я стал Максом Рабе, — некоторые из тех, кто был причастен к этому, еще живы. Хотя два имени все же назову — увы, этим бесконечно дорогим для меня людям никакая огласка уже не повредит. Так вот, мне очень помогли тогда мой младший брат, известный тебе Густав Бирнбаум из Монтре, и наша тогда еще молодая мачеха Евгения, родная сестра твоей бабушки Александры. А дальше… частью известных мне тайн я распорядился с некоторой выгодой для себя. Отсюда и Занаду — полагаю, в жизни каждого человека возникает период, когда ему нужен уединенный остров…
Да, чуть не забыл. Нил не любит спать без света, так что не заставляй его выключать ночник, и терпеть не может персиковый сок. Вот и все. Храни вас Бог. Живите долго".
Нил перечитал письмо, аккуратно сложил его в конверт и спрятал во внутренний карман.
— Стефани.
— Слушаю, патрон.
— Отмените все встречи на ближайшие десять дней. И скажите Тому, чтобы подавал машину. Мы едем на аэродром!
* * *
— Это что?
— Это? Яичный ликер с корицей. Папаше из Амстердама прислали целый ящик, и я позволил себе чуть-чуть экспроприировать… Хантли, глотнуть не желаешь?
Догерти вручил товарищу плоскую никелированную фляжку с кожаным ободком.
— Похоже на лекарство от простуды, — поделился своими ощущениями Хантли.
— Или эгногг, что нам в детстве подавали на Рождество, — продолжил Догерти. — Приятно, черт возьми, вновь почувствовать себя ребенком… Другие немаловажные достоинства этого продукта — изысканное послевкусие и полное отсутствие подозрительного запаха. Хоть на педеля дыши, хоть на самого принципала — ничего, кроме невинного аромата… Кстати, насчет ароматов… Не расслабиться ли нам арабским зельем?
Догерти запустил толстую лапу в внутренний карман, с важным видом извлёк черную книжицу в кожаном переплете, украшенную тисненым крестом, раскрыл и, хихикая, вытащил из полой середины тоненький портсигар и зажигалку, по форме напоминающую карандаш.
— И псалтырь на что-нибудь пригоден… Угощайтесь, джентльмены.
Хантли дрожащими руками принял тонкую, чуть кривоватую самокрутку, понюхал, кивнул одобрительно.
— Дерзко… Должно быть, в аду под твою католическую задницу уже заготовили пребольшую сковородку.
Догерти самодовольно усмехнулся и протянул портсигар третьему, доселе молчавшему участнику благородного собрания.
— Ну а ты, Морвен? Не сомневайся, товар первостатейный, Абу дряни не держит.
Морвен, невысокий, ладный, светловолосый, надменно сморщил прямой, породистый носик.