Просит лампу погреб сонный.
Лампа есть на дне колодца,
Но веревки не найдется.
Есть веревка у быка
На крутых его рогах.
Добрый бык отдаст веревку
За травы охапку токмо.
Травка та на дальней пашне
Без дождя от зноя чахнет.
Баю-баюшки, бай-бай.
Небо, дождик в поле дай…
Судорожно листая страницу за страницей, Антон обнаруживал записки путешественника прошлого столетия. В детстве он с увлечением слушал истории деда о морских странствиях. Взрослея, он увидел в них всего-навсего увлекательные выдумки начитанного ученого, каковым считал Александра Гифта, библиотекаря в княжеском замке Радзивилов. Значит, серьга действительно принадлежала матросу Александру! И словно в ответ на его мысли, на глаза попалась копия последней страницы завещания князя Эдмонда, с личной подписью, зарегистрированной во Франкфурте нотариальной конторой «Зандер и сын».
По всей вероятности, список был очень длинным. В подробном перечислении указывалось пенсионное жалование «протеже» князя в Несвиже, а отдельным пунктом была вынесена небольшая приписка, удивительная тем, что ей придавалась особая важность: «Перстень из серебра с александритом, шлифованным “кабошон” с надписью по розетке французской готикой. Приобретен в Александрии Египетской. Общая масса составляет 12 унций…» В конце подробного описания предмета, – как показалось Антону, не представляющего большой ювелирной ценности – значилось: «После смерти Эдмунда Радзивила, князя, депутата рейхстага, переходит во владение Александру Гифту». Получалось, что кольцо, которое стало для Скавронского обручальным и которое он не носил, стесняясь странной вычурности, когда-то принадлежало Радзивилам. Но почему в таком случае здесь ничего не говорится о точно такой же серьге?.. Антон вконец запутался.
Если человек соприкоснулся с тайной, даже понимая свое бессилие перед ней, он волей-неволей будет возвращаться в круговорот загадок, что так любезно предлагает ему судьба. Так и Антон Скавронский временами заново открывал старинную папку в кожаном переплете, полагая, что предки надежно зашифровали там все ключи к отгадке…
Привычная домашняя обстановка по его возвращении не навевала даже мысли о чем-то необычном. Наталья была на работе. Звонить он ей не стал, чтобы не отрывать от малышни, лишь заглянул в расписание под стеклом на ее письменном столе. Аккуратной стопочкой лежали еще не проверенные тетрадки. Охапка розовых гладиолусов, едва поместившись в вазе, свесилась, увядая, над фотографией Надежды Александровны. Перед рамочкой стояла рюмка, покрытая куском черного хлеба и темная восковая свеча. Ему было померещилось, что он это уже видел однажды… Но зацепить за хвост едва уловимое ощущение не удалось – мысль безвозвратно убежала. Почему-то Антону припомнились слова колыбельной. Не придав этому значения, он бурчал их под нос, пока не разгрузил дорожный баул. Домашняя колбаса, сало особого отцовского засола, даже банка маминых грибочков – Антон с легкой грустью осмотрел доверху набитый холодильник. Отец затарил их с Натальей к майским праздникам, как Антон ни отпирался.
– Ну куда мне через весь Союз с таким грузом переться!
– Бери-бери. Вот еще. – Он ткнул ему бутылку фирменного «скавронского» яжембяка.
Самогон, что гнал отец, настаивался на рябине. Секрет его водки был прост: ягода должна быть подмороженной, а затем тщательно просушенной. Были и еще какие-то добавки, но ими ведала Надя.
– Оставил бы себе…
– С Наткой помянешь мать. Может, кто из твоих друзей ее руку узнает…
Наталья вернулась домой к накрытому столу.
– Батюшки! Какая роскошь! – рука ее потянулась к буженине. – Ну, папа!
Она перевела взгляд на Антона, и он вспомнил, что не успел побриться.
– Я сейчас!
– Да успеешь. Устал, поди? Да и мне ты таким больше нравишься… – Ее руки настойчиво заставляли остаться рядом. – Как отец там?
Антон отмахнулся от вороха вопросов, плеснул ей рябиновки. Она взяла было рюмку, понюхала, тихо поставила на стол – и, внезапно схватившись за горло, выбежала…
Если бы у Антона кто спросил, он с уверенностью бы ответил, что знал все наперед. Говорят, обо всем мало-мальски значительном в своей судьбе человек предупрежден заранее. Как бы то ни было, он почти осязаемо чувствовал: опять повеяло удивительным. Ну кто бы на его месте не ощутил на себе чудесную странность, если бы по приезде домой узнал, что много лет бесплодная жена, потерявшая было всякую надежду стать матерью, тайно радуется токсикозу беременности? Стыдясь своего счастья, когда в доме такое горе, Наташа не могла выбрать удобного момента, чтобы поведать мужу. От всевозможных запахов ее выворачивало наизнанку, при этом из ванной комнаты она вылезала хоть и вымотанная, но с таким гордым видом, что впору к психиатру обращаться. Наивные женщины! Они свято верят, что мужчина не способен уловить столь «тонкие нюансы» перемен в своих возлюбленных, будто ему это не дано просто по положению вещей в природе и сам он родится из морской ракушки. Прикинься Наталья самим сфинксом египетским – Антон все равно догадался бы. В чуткости, тем более в наблюдательности, ему было не отказать.
– Что с тобой происходит, девочка? – Антон тронул ее подбородок.
Взгляд его был прямым и пристальным, он проникал в самые затаенные глубины ее зрачков. Наташкины брови недоуменно взметнулись. Прихлынувшая к щекам кровь растекалась по лицу, шее, ударила в виски.
– Ой, – выдохнула Наташа. – От тебя ничего не скроешь.
– А надо? – Он не отводил глаз.
– Нет причины, точнее, не тот случай, чтобы скрытничать. Не могла улучить минутки – с тобой поделиться. Или стыдно сказать было… Ой… Что-то я сама себя не пойму. Тош! – Она уткнулась в его плечо, и глухим голосом протяжно сказала: – Я в «интересном положении».
– Еще в каком! – И вдруг из его уст вырвались любимые словечки той, первой его женщины: – Ну че попало!
Он прижал Наталью к себе с такой осторожностью, словно она превратилась в фарфоровую куклу. Наташка вся поджалась, примурлыкивая от удовольствия, изогнулась, подставляя для поцелуя шею, потерлась о колючую щеку, прихватила зубками мочку его уха, и Антон наконец рассмеялся своему пушистому счастью…
«Че попало» вскоре дало о себе знать. Наташа отчаянно подурнела. Персиковая мордашка отекла, покрылась пигментными пятнами. Ходила она тяжело. Все лето маялась одышкой, а к августу расползлась как на дрожжах. В опережение всех положенных сроков выпятился большой, недвусмысленный животик.
Она читала по лицам случайно встретившихся на улице знакомых, подруг, что выглядит плохо. Некоторые даже не узнавали, но ее это ничуть не расстраивало. Глаза светились внутренним счастьем, распухшие губы невпопад что-то нашептывали незримому собеседнику, вызывая понимающие улыбки на лицах прохожих. Тихий, лучащийся от нее свет заставлял совсем незнакомых людей баловать ее. Движимые импульсом, ей уступали место к газировке. Завидев очередную бочку с пивом, Наталья, перекатываясь как утка, семенила к ней, пожирая пену глазами. Приблизившись к забулдыгам вплотную, стеснительно отводила глаза, но обязательно находился сердобольный, кто протягивал ей свою кружку.