— Ну и местечко для новобрачного! Ну и ну! Он проснулся от резкого, до тошноты знакомого голоса. Мамаша. Черти принесли.
— Вот заехали с тещенькой твоей проведать, как полагается, молодых, а они вот что! Где твое место, идол?
— Да я так, проснулся рано, не хотел Таню будить, спустился, поел…
— Ну, веди, показывай…
Не совсем поняв, что ему следует показывать, Павел поднялся и пошел впереди матери в спальню.
— Т-с-с! — сказал он, приоткрыв дверь. Таня еще спала.
— Адочка! — повернувшись в коридор, крикнула мать. Таня зевнула и перевернулась на другой бок. Павел с ненавистью посмотрел в затылок матери. — Иди-ка посмотри на нашу красавицу!
Ада проплыла мимо Лидии Тарасовны с легкой полуулыбкой и остановилась возле Павла. От нее пахло вербеной и утренней свежестью. Она встала на цыпочки и поцеловала Павла в лоб.
— Здравствуй, милый. Извини за вторжение, но твоя мама сказала, что есть такой обычай…
— Спасибо, что заехали, — искренне сказал Павел. Смысл этой фразы был в том, что если бы приехала одна мать, это было бы вовсе непереносимо.
— Адка! — раздался даже не голос, а какой-то базарно-звериный рык из ванной. Павел и Ада дружно поморщились. — Нет, ну ты посмотри, а?
Из ванной вырулив сияющая Лидия Тарасовна, как трофей выставив перед собой окровавленную простыню.
— Во какие они у нас с тобой! Спасибо тебе за дочку! И ткнула Аде простыню под нос.
— И вам за сына спасибо, — тихо отступая, проговорила Ада.
Павел отвернулся.
— Эй! — послышался из спальни сонный голосок. — Кто это у нас?
— Ой, лапушка наша проснулась, молодаечка! — совсем по-деревенски взвизгнула Лидия Тарасовна и, подхватив Аду под локоток, устремилась к спальне. Павлу, направившемуся было следом за ними, она сказала: — А тебе там пока делать нечего. Сходи лучше чайник поставь.
Весь этот день и следующий Таня провела в постели. Павел неотлучно находился при ней. Они болтали, целовались, осторожно обнимались, по очереди читали вслух места из любимых книг, имевшихся в наличии (по настоянию Тани был реабилитирован столь расстроивший Павла Булгаков). Павел извлек из своей комнаты гитару и, наскоро настроив ее, стал исполнять разные вещи — песни походные и лирические, Окуджаву, Визбора, «Битлз». Она подпевала как могла, но, застеснявшись, умолкла.
— Что затихла? — спросил Павел.
— Слов не знаю, да и не получается…
— А братца твоего это никогда не останавливало, — кривя губы, заметил Павел. Проклятое письмо никак не выходило из головы. — Расстроилась, что он не приехал?
— Вот еще! Даже обрадовалась. Гнида малахольная! До самого института по ночам под себя ходил… А вот что Елки не было — это жалко.
— Болеет…
Потом Таня выставила его из спальни готовить обед. Снизу он слышал ее ритмичные шаги, подскоки, размеренный скрип половиц. «Гимнастику делает, — с уважением подумал он. — Сильная, красивая, волевая».
— Иди же сюда, — сказала она вечером, решительно отложив томик Блока и откинув одеяло.
— А тебе… разве уже можно?
— Конечно, можно. Все, что мог порвать, ты уже порвал, слоник мой ненаглядный.
Павел опустился перед ней на колени и дотронулся языком до ее темного тугого соска…
Новая квартира оказалась на втором этаже со вкусом и размахом отреставрированного трехэтажного дома восемнадцатого века. Павла поразила уличная дверь с цифровым замком, абсолютно несоветская чистота на лестнице, изящные неоновые шарики вместо стандартных люминесцентных палок, обшитые темной лакированной вагонкой двери в квартиры.
— Вот и наша, — сказала Таня, остановившись у правой двери. — Номер семь. Счастливое число. Сейчас проверим ключики.
Оба ключа подошли. Таня приоткрыла дверь и, прежде чем зайти, быстро достала из сумочки что-то черное и с размаху бросила внутрь квартиры.
— Теперь пошли!
— А что это было? — спросил Павел, войдя в просторную прихожую.
— Это? Да, видишь ли, по традиции в новую квартиру полагается первой запускать кошку. Пришлось по этому поводу купить плюшевого котеночка. — Она подняла игрушку с пола и прижала к груди. — Его зовут Диккенс.
— Почему Диккенс?
— Черный фрак с белой грудкой, как у героев Диккенса, Тебе нравится?
— Что, имя?
— Да нет, квартира. Ты хоть посмотри, куда попал. Прихожая была под самый потолок отделана той же мореной вагонкой, что и дверь. В том же стиле были выполнены вешалка, полочка для обуви, тумба под телефон (на ней уже красовался жемчужный японский кнопочный аппарат и большая записная книжка в целлофане), большой стенной шкаф. Напротив входа оказалось встроенное высокое зеркало.
— Класс! — растерянно сказал Павел.
— Бросаем сумки здесь и начинаем экскурсию, — распорядилась Таня.
На кухне сочетание все той же мореной вагонки на стенах, навесных шкафчиках, стульях и столе (поверхность, правда, была предусмотрительно сделана не рифленой, а гладкой) с сияющими никелированными поверхностями мойки, плиты, разделочного столика и даже высоченного холодильника с надписью «HITACHI» производило сильное впечатление. Особенно поразил Павла холодильник — он бывал во многих хороших домах, но такое чудо видел впервые.
— Дальше, дальше, — тянула его Таня. — Еще успеешь насмотреться.
Просторная гостиная была оклеена желтыми обоями. Желтой же была буклированная обивка на мягкой мебели — широком пухлом диване овальной формы, глубоких креслах с отлогими спинками, шестерке стульев, расставленных вокруг черного овального стола, посреди которого лежала белая кружевная салфеточка, а на ней — хрустальная ваза с тремя алыми розами. Вся «твердая» мебель и деревянные части мягкой были черными, матовыми — сверкающий зеркальными стеклами сервант, малый сервант с крышкой из черного мрамора, журнальный столик, тумба под телевизор, да и сам стоящий на ней телевизор — с огромным экраном, неизвестной Павлу марки. Все металлические части, включая дверные ручки, были бронзовые. На этом цветовом фоне смело, даже вызывающе смотрелись алый, в тон розам, ковер на полу и алые же тяжелые портьеры.
Павел молча созерцал это великолепие, не вполне понимая, что он чувствует. Скорее всего — что по ошибке попал в чей-то чужой дом.
А Таня тянула его дальше, в смежную с гостиной комнату.
— Сначала я хотела устроить здесь нашу спальню, но потом решила, что лучше пусть это будет кабинет, твой и мой.
Мебель в кабинете тоже была черной, но обои, обивка на рабочих креслах, ковер, портьеры и лампа на огромном письменном столе, развернутом к окну, были зеленые.
— Успокаивает и полезно для глаз, — сказала Таня. Павел молча кивнул.