— Скатертью дорожка! — сказал Вильям Шпет. — Кстати, а не выпить ли нам по этому поводу?
Иван, доселе дремавший, положив голову на стол, встрепенулся и пододвинул к Шпету пустой стакан. Этот жест повторили Володя с Пашей и Алина. Остальные воздержались.
— Лучше чайку, да под рябиновку! — сказал Белозеров. — Хозяюшка, не в службу, а в дружбу, организуй… Скульптор, у тебя гитара далеко?
Шпет, не прекращая разливать, отвел свободную руку куда-то в сторону и вверх, а опустил ее уже с гитарой.
— Ну ты даешь! — восхищенно сказал Белозеров. — Тебе бы в цирке выступать.
— Вся наша жизнь — сплошной цирк, — глубокомысленно изрек Шпет, протягивая гитару Белозерову.
Тот прошелся по струнам, повернул два колка, еще раз прошелся, подпевая себе под нос, и дал полнозвучный аккорд.
— Для разгона! — объявил он и запел:
Здравствуйте, дачники, здравствуйте дачницы,
Летние маневры уж давно начались…
И все подхватили:
Лейся песнь моя, любимая,
Буль-буль-буль бутылочка зеленого вина!
Хоть все и были вполпьяна, получилось стройно, красиво. «Артисты, — подумала Таня. — Все-таки школа…»
Допев песню про бутылочку, Белозеров без паузы завел новую:
Многая лета, многая лета,
Православный русский царь!
Многая лета, многая лета,
Православный государь!
Славны были наши деды,
Знали их и швед, и лях!
Развевался стяг победы
На полтавских на полях.
Многая лета, многая лета…
— Эх, и залетишь ты когда-нибудь, Белозеров, со своими монархическими наклонностями, — заметила Ира, когда тот закончил марш, убедительно изобразив голосом трубу.
Белозеров, держа гитару на отлете, наклонился и поцеловал Ире ручку.
— В полном соответствии с амплуа, мадемуазель, утвержденном Госкино и прочими инстанциями, — не без грусти сказал он. — Я же не виноват, что мне приходится играть исключительно беляков и прочую Контру. Желаете что-нибудь революционное?
Он провел пальцем по струнам и гнусаво загудел:
— Мы жертвою пали в борьбе роковой… Впрочем, это больше по части своевременно покинувшего нас товарища Огнева… Танечка, а где же ваш знаменитый «Воротник»? Он, по-моему, больше в тему. Просим.
Все захлопали в ладоши и хором подхватили: «Просим! Просим!», прямо как в пьесе Островского.
Таня вздохнула и запела. Белозеров подыгрывал, остальные подпевали. Было бы совсем неплохо, если бы в хор не встряли Иван с Володей. После второго куплета Белозеров даже шикнул на них:
— Не лажайте!
Те на мгновение замолчали, но потом снова открыли пасти и заголосили, восполняя отсутствие голоса и слуха диким энтузиазмом.
— Этим больше не наливать! — сказал Белозеров, когда песня была допета.
— Не согласен, — возразил хозяин. — Как раз наливать. Нарежутся — заткнутся.
— И то верно, — согласился Белозеров и ударил по струнам: — А если я чего хочу, я выпью обязательно…
Время летело незаметно, и только когда Таню стала разбирать зевота, она взглянула на часы. Господи, двадцать минут четвертого! А ей завтра с утра на лекции… Да нет, какие лекции? Каникулы ведь.
Тем временем сильно пьющая часть гостей как-то незаметно улеглась. Осветителя Пашу Шпет пристроил на трех диванных подушках и накрыл сверху рваным одеялом. Для Володи он извлек откуда-то раскладушку и, заботливо придерживая за плечи, перетащил его туда. Иван пока что оставался сидеть, привалив щеку к столу.
Зевота и дремота заразительны. Вскоре уже все клевали носами, один лишь хозяин бодро суетился и распоряжался.
— Сейчас, как заведено в этом доме, по чашечке на сон грядущий, — приговаривал он, разливая чай. — С особым вареньем.
Таня попробовала варенье — обыкновенное сливовое.
— Что же в нем особенного? — спросила она.
— Это варенье из моей жены.
— То есть в каком смысле?
— Из сливы сорта «Анна Шпет», выведенного то ли моей прабабушкой, то ли влюбленным в нее садоводом. Про то семейная хроника умалчивает. Я с юности поклялся себе, что в жены возьму только Анну — согласитесь, мало кому дается случай полакомиться собственной женой. Что может быть вкуснее?
Он наклонился к Анечке и приложился к ее щеке, жуя ее губами.
— Да, обеих его прежних жен тоже звали Аннами, — прошептала Ира Тане на ухо.
— Кресты на лоб! — скомандовал Шпет, когда чай с вареньем был допит. — Анна, на койку! Дамы, ваша спальня справа. Белозеров, ты с дамами или как?
— Он еще спрашивает!.. Если, конечно, дамы не против.
— Только чтоб без глупостей… — начала скромная Любочка.
— Я лично предпочла бы с глупостями, — перебила ее Ира. — Алинка, просыпайся, спать пора! Они удалились в спальню.
— Вам, Танечка, я предлагаю разделить этот диван с мужем, — обратился к ней Шпет. — Здесь, конечно, холодновато, но для вас у меня есть специальное одеяло, с Крайнего Севера, из собачьего меха. В нем можно спать прямо на снегу… Согласны?
Таня сонно кивнула головой.
— Только у меня просьба: помогите оттабанить вашего супруга. Он у вас упитанный, и мне одному тяжеленько.
Кое-как, за руки-за ноги бесчувственного Ивана перенесли на диван и уложили. Шпет перевернул его со спины на бок.
— Ну, доброй ночи, милая, приятных снов… Поверьте, я искренне рад, что познакомился сегодня с вами.
— Спасибо. Мне тоже очень приятно. Спокойной ночи! Скульптор погасил свет и на цыпочках удалился.
Таня проснулась от холода. Зубы выстукивали бешеный ритм, ноги в одних чулках превратились в ледышки, в голове будто шумел морской прибой. Она с трудом открыла глаза и лишь через несколько секунд разглядела, что в мастерской горит свет, а за столом сидят бородатый Володя и Иван, закутанный в северное собачье одеяло. «Гад, — подумала Таня. — Мог бы и пальто накинуть».
Она встала, но тут же пошатнулась и села. Резкая боль пробила виски. Дыхание перехватило. От неожиданности и боли Таня застонала. Иван обернулся.
— Привет, — нетрезво сказал он. — Что с тобой?
— Голова болит, — проскрипела она чужим голосом. Иван сочувственно посмотрел на нее.
— Похмелье, — сказал он. — Садись, полечимся.
— Да пошел ты!..
Иван обиженно отвернулся, а Таня, набросив пальто на мятое платье и собравшись с последними силами, босиком протопала по ледяному полу мастерской, возле дверей обула чьи-то валенки и вышла на двор. Здесь было гораздо теплей, чем в доме. Таня глубоко вдохнула свежего воздуха и спустилась с крыльца.