Неловкости от своего поступка Таня не испытывала. Мало того, ходила по квартире, возмущенно восклицая:
— Ну и жук колорадский! Бледная асфальтовая спирохета! И туда же. Считает себя неотразимым! Лжеопенок трухлявый!
Тревожилась только Анджелка. Вечно она боится кого-либо задеть, уязвить, наивно предполагая искренность чувств.
— Не натворит ли он что-нибудь с собой? — с опасливым беспокойством заметила она Тане.
Про Ивана в свете этих событий все как-то забыли.
— Этот? Да скорее жену задушит, чем на себя руки наложит. Хотя… — Таня выставилась перед зеркалом, широко расставив ноги и затягивая на затылке в тугой узел волосы. — Я бы на ее месте при таком муже сама застрелилась.
Она рассмеялась, представив сценку, ткнула себя в висок тыльным концом расчески, тявкнула громкое «Пау!» и, хватаясь за углы трюмо, картинно свалилась на пол, раскидывая руки, как застреленный жмур в шпионском кино.
— Так разве шутят, да? — переступая через ее распростертое тело в коридоре, покачал головой Якуб.
— Да ну вас. — Таню ужалил облом досады. — Надоели вы все.
А ночью затрезвонил телефон. Как-то паршиво затрезвонил. Таня вздернулась, кинулась в испуге к трубке. Вдруг это Павел? Но услышала плачущий голос Виктора, чуть было не бросила трубку, но что-то остановило. Долго до нее доходила фраза, от которой внутри похолодело и стало муторно пусто…
На ноябрьские у Павла впервые в этом году собрались друзья, сугубо мужская холостая компания: Шурка Неприятных, океанолог Петя Кошелев, сокурсник Валька Антонов, ныне работающий кондитером в ресторане «Балтика», пара ребят с работы. По этому случаю Нина Артемьевна приготовила салат и жареную курицу с картошкой, а Нюточку забрала до завтра к себе. Валька, как и полагается по его нынешней профессии, приволок огромный шоколадный торт, а остальные пришли каждый с бутылочкой. Отмечали, естественно, не революционный праздник, а просто встречу друзей, нечастую, а потому особенно приятную. Было весело, хорошо, вольготно. Насытившись и чуть под мухой, гости расползлись по креслам и дивану, оставив у стола лишь ненасытного Шурку в одиночестве добирать свою дозу. Курили, лениво слушали рассказы Пети, только что вернувшегося из дальнего плаванья по теплым морям, и Вальки — про нравы питерской ресторанной мафии, — сетовали, что так редко удается нынче вот так, запросто посидеть в кругу друзей, расслабиться, что быт совсем заел, что ни у кого не задалась семейная жизнь. Потом заварили чаю и разрезали Валькин торт. В самый разгар «чайного стола» раздался телефонный звонок.
— Вот черт! — сказал Павел. — Кто это, интересно знать?
— А ты не подходи, — лениво посоветовал Валька.
— Нет, ребята, надо. Вдруг это Нина Артемьевна? Или просто хороший человек решил с праздником поздравить.
Павел вышел в прихожую и снял трубку.
— Павел Дмитриевич? — спросил незнакомый, жесткий мужской голос.
— Да, я.
— Майор Фролов из «девятки». Павел Дмитриевич, срочно берите машину и приезжайте к отцу. Здесь ЧП.
— Что случилось? — поникшим голосом спросил Павел.
— Не по телефону. Приезжайте немедленно. В трубке раздались короткие гудки. Павел с изменившимся лицом вошел в комнату.
— Извините, ребята… Кажется, праздник кончился.
Они, ничего не спрашивая, стали одеваться. Даже окосевший Шурка, один раз посмотрев на лицо Павла, тут же протрезвел.
— Я с вами, — сказал Павел, зашнуровывая ботинки.
— Тебе в какую сторону? — спросил Петя. — В Новую Деревню.
— Мне тоже. Будем мотор ловить?
— Надо бы. Сказали, очень срочно.
Они все вместе вышли на улицу и, встав по четырем углам перекрестка, стали голосовать. На первом же «частнике» Павел и Петя уехали в Новую Деревню…
VII
В дверном замке квартиры Черновых повернулся ключ, потом второй. Чуть поскрипывая, дверь отворилась, и в родительскую квартиру тихо, на — цыпочках вошла Елена. Она огляделась по сторонам, открыла дверь в гостиную, на кухню. Никого. Никого и не должно было быть. Каждую годовщину Великого Октября руководящим партийным работникам предписывалось встречать на высокой трибуне, принимая парад и демонстрацию трудящихся, продолжать на торжественном заседании, переходящем в торжественный концерт, и завершать столь же торжественным банкетом. Присутствие жен было обязательным.
Это и хорошо. Затем она и пришла сюда: побыть одной, подумать, определить линию поведения в свете изменившихся обстоятельств. И не видеть перед собой растерянно-слезливо-укоризненного лица разлюбезной свекровушки, не слышать ее вздохов, причитаний, идиотских советов…
Елена включила в прихожей свет, встала перед высоким зеркалом, переменив позу, еще раз оглядела себя, попробовала третью позу, четвертую. Увиденное доставило ей, как говорится, чувство глубокого удовлетворения. Хоть сейчас на обложку «Вог»! И дело не только в безупречном нордическом лице, в изящной фигуре, каждая линия которой продуманно обработана шейпингом, в моднейшем заграничном наряде. Главное — тот истинно европейский лоск, облегающий всю ее, словно тончайшая пленочка лака, и заряжающий окружающее ее пространство, будто вокруг нее замкнулась государственная граница, внутри которой — безукоризненно-иностранная она, а вовне — рябая, серая Эсэсэсэрия. «Если я сейчас выйду на улицу, — подумала она, — никому в голову не придет обратиться ко мне по-русски».
Десять месяцев во Франции сделали свое дело. И не только они. Эти месяцы следовало помножить на плоды сознательных усилий. И в результате получилось это отражение, блистающее фторлаком выровненных и выбеленных зубов, поволокой глаз, несущих отпечаток нездешней роскоши — продуманной, стерильной и комфортной, надежно выправленной гордой осанкой. Нет, не все, далеко не все наши дамы привозили из-за границы такое, по большей части ограничиваясь тряпками, побрякушками, бытовой техникой — вещами. Конечно, это все тоже имеет место быть. Идет сюда малой скоростью в двух контейнерах и прибудет как раз к Рождеству. Но было добыто и привезено сюда то главное, без которого любая тряпка, даже самая дорогая, теряет три четверти своего смысла, — новая личность, абсолютно созвучная великолепию новых вещей.
Да, проходящий год стал годом побед и восхождений. Причем побед тем более сладких, что дались они в борьбе с собой, с Вороновым, с обычаями и обстоятельствами. То, что удалось Елене, было за пределами возможного и дозволенного советским гражданам, командированным за границу. Двухместный номерок в гигиеничной, но весьма средней, к тому же переполненной азиатами и неграми гостинице, куда фирма селила заезжих стажеров и временных сотрудников из стран второго и третьего мира (или сорта?), она смогла преобразовать в современный особнячок с прислугой, просторной мансардой и ровнейшей зеленой лужайкой в респектабельном Нейи, где под боком у них оказался великолепный культурно-спортивный центр с джим-ханой, сауной, бассейнами, теннисными площадками, барами, танцзалом, салоном красоты. Особняк принадлежал фирме, в нем оставляли на постой самых важных гостей — президентов аналогичных или превосходящих по статусу фирм, приглашенных консультантов и специалистов высшего класса, международных аудиторов и тому подобных. Ежедневная тряска в переполненном городском метро до Монпарнаса, где находился главный офис фирмы, или в не менее набитом вагоне пригородной линии до окрестностей Парижа, где размещались лаборатории по эксперименту и цеха, сменилась необременительными поездками в фирменном «мерседесе», с шофером и кондиционером, по ровным, поразительно гладким автострадам и шоссе. В дополнение к причитавшемуся ей и Воронову месячному жалованью, половину которого требовалось безвозмездно сдавать в посольство, она получала пухлый белый конвертик лично из рук Жан-Поля, вице-президента фирмы. Происходило это в стороне от посторонних глаз — в его кабинете, в лифте, в машине… в его или ее спальне…