— Подполковника дали? — по-взрослому отреагировал Нил. Женщина усмехнулась.
— Вы в дом-то проходите. И чемоданчик давайте донесу, нетяжелый…
Нил не успел выхватить чемодан из ее крепких рук и только потрусил следом.
— Роман Нилович предупредил, что сегодня сыночек приезжает, — говорила женщина, плавно ступая по бетонной лестнице. — Сейчас помоетесь с дороги, поужинаем и ляжете отдыхать…
— Не, я папу дождусь, — пробубнил он, поднимаясь следом.
— Он поздно будет. Увидит, что вы не спите, и рассердится. Вы лучше утром с ним поздороваетесь, только не сразу. Он сначала сердитый будет.
Последние слова женщина произнесла так грустно, что Нилу стало жалко ее, он безропотно вошел за ней в небольшую прихожую, из которой вело несколько дверей.
— Вам сюда, — сказала она. — Я вас в кабинете Романа Ниловича устроила. Вы чемодан распакуйте, достаньте чистое, а я пока ванную налажу.
Ванная отличалась от той, что у них дома, только отсутствием титана — горячая вода попадала в кран прямо из трубы, все равно, что холодная. Нил слышал, что в новых домах теперь так делают, но сам видел впервые, это ему понравилось и он принялся с увлечением баловаться с кранами, фыркая то от слишком горячей, то от слишком холодной воды. Новизна впечатлений набрала, видимо, критическую массу и вытеснила обиду. Он не удержался от вопля восторга, когда вышел из ванной и увидел на кухне, в самом центре накрытого стола, громадный арбуз, поблескивающий спелой, темно-красной внутренностью. Красивая женщина с улыбкой отрезала здоровенный ломоть и положила перед ним, ни слова не сказав о том, что сначала надо бы отведать более серьезных блюд — и сразу же стала ближе и роднее.
— А вас как зовут? — спросил он с набитым ртом.
— Мария Станиславовна.
— А папе вы кто?
— Я?.. Да пожалуй что и экономка, — ответила она после некоторого раздумья.
— А экономка — это кто?
— Вроде домработницы, только главнее.
— А что вот это белое, в желе?
— Это заливной амур. Рыбка такая. Доешьте свой арбуз и отведайте. И салат из красненьких. — Красненькие? Это помидоры?
— Они. А потом горячее будет и чай с пирогами.
— А арбуза еще дадут?
— Обязательно. Если поместится.
Но уже и горячее — запеченные в сметане колбаски со смешным названием «купаты», — несмотря на всю вкусность, в живот залезало с большим трудом, так что пришлось отказаться и от чая, и от арбуза. Сразу потянуло в сон…
Проснулся он на расстеленном диванчике в отцовском кабинете — в одних трусиках, укутанный легким летним одеялом. За окнами было совсем-совсем темно, только из прихожей сквозь застекленную дверь лился электрический свет.
«Как же я оказался здесь? Хорошо бы, если сам пришел. А если заснул прямо за столом, и Мария Станиславовна принесла меня сюда на руках, как маленького, раздела и баиньки уложила? Неудобно… Хорошая она все-таки, Мария Станиславовна, папина экономичка. И на маму похожа, такая же большая и сильная…»
Низкий женский голос тихо и протяжно цел за стеной:
Гой да та на гори та жнецы жнуть.
Гой да та на гори та жнецы жнуть…
«И поет красиво…» — успел подумать Нил, и тут, совсем некрасиво и немузыкально, зато громко грянули мужские голоса:
А по-пид горою
Ге-эй, долиною
Казаки вдуть,
Казаки идуть…
«Это ж папа… Папа!» Но тут снова запела Мария Станиславовна, и Нил замер, прислушиваясь:
Гой да по-переду Сагайдачный
А по-заду Дорошенько
Ведуть вийско, вийско запорижско
Хорошенько…
«Какой странный язык, но все понятно. Только вот «запарижско»… Наверное, из-за Парижа. Забрались туда, за Наполеоном гоняясь, а теперь вот возвращаются».
Когда эти же слова подхватили, безбожно фальшивя, мужские голоса, Нил стряхнул с себя оцепенение, нащупал в темноте рубашку и штаны, оделся, и вышел из комнаты.
Голоса доносились с кухни. Нил зашел туда и тихонько встал у самых дверей. Его не заметили: Мария Станиславовна сидела к нему спиной, а двое мужчин — один толстый, лысый, с красным круглым лицом, а другой, наоборот, худой, чернокудрый, с лицом желтым и длинным, как лошадиная морда — самозабвенно орали, закатив глаза. До Нила не сразу дошло, что тот первый, толстый и красный — это его отец. Он подождал, пока допоют куплет, и тихим, дрожащим голосом сказал:
— Здравствуй, папа.
— О-о-о, сынуля! — загрохотал толстый и тяжко встал, едва не опрокинув стул. Огляделся тяжелым взглядом, сообразил, что к сыну никак не протиснуться, и снова сел. — А ну-ка, через под стол проюркни, шагом марш! Мариечка, еще прибор и стаканчик для дорогого гостя. Это же сынок ко мне приехал, знаешь?
— Догадалась уже, Роман Нилович, — без тени насмешки сказала Мария Станиславовна и встала подать прибор для Нила.
Тем временем сам Нил прополз под столом и взобрался уже на папино колено.
— Вот, Петр Николаевич, рекомендую, мой пузан, — сказал отец длиннолицему военному (проползая под столом Нил разглядел у того на брюках генеральский лампас) и обратился к сыну: — Ну что, чудо, много двоек-то в году нахватал?
Нил, чьи губы уже тянулись к багровой, складчатой щеке отца, замер. Пузан? Ведь писал же он отцу, что за год шесть килограммов согнал, и теперь единственный в классе подтягивается на турнике, забирается без ног по канату, на силомере выжимает больше любого третьеклассника, бегал за младшие классы в районной эстафете, прыгает через коня с кувырком, садится на продольный и поперечный шпагат. И про отметки тоже писал — что год закончил без троек, с твердой пятеркой по чтению (во второй четверти разрешили читать бегло, и тут уж Нил своего не упустил). Пять с плюсом по физкультуре, а по пению экзальтированная (мамино слово!) музычка прямо в табель вкатила шестерку. Даже по чистописанию Лариса Степановна четверку за год нарисовала, сказав при этом: «Вот видишь, Баренцев, можешь, когда захочешь». А большей похвалы от нее ни один мальчишка не слыхал!
— Ни одной… — чуть слышно пробормотал он.
— Слышишь, Петр Николаевич, ни одной! И по поведению небось пятерка? Нил кивнул.
— И не дерешься, стекол не бьешь, уроков не прогуливаешь, взрослым не грубишь, рогатку в кармане не носишь?
Нил помотал головой.
— Вот оно, бабское воспитание! — с неожиданной злостью сказал отец. — Прям не мужика растят, а барышню кисельную! Музыка трень-брень, пинанины всякие, парле-франсе, ах, будьте любезны, только после вас… А потом удивляемся, откуда в армии такой солдат пошел — либо чурки «моя твоя не понимай», либо такие вот маменькины сыночки… А ну, ешь давай!