Линда не делала попыток подкрепить свою противоправную агитацию действием. И все у них было хорошо, пока не кончились деньги.
Остроту этой проблемы они ощутили не сразу. До лета кое-как дотянули, а потом Нил вновь записался в сводную агитбригаду, стал ездить с концертами, тем кормиться и немного зарабатывать. Пристроить же Линду, как в прошлом году, ему не удалось, зато она с неожиданной готовностью выразила желание поехать в самый тяжелый, самый дальний и, в перспективе, самый денежный стройотряд — в Набережные Челны, на строительство Камского автозавода. Возвратилась она, в противоположность бледному, пропитому и грустному Нилу, загорелой, веселой и поздоровевшей, привезла кучу новых песенок типа: «А завтра опять, ровно в пять тридцать, пять, на работу вставать, ох едрит твою мать!» Бодростью своей она заразила мужа, но сама быстро ее утратила. Выяснилось, что восстановиться на втором курсе она не сможет, поскольку албанской группы в прошлом году вообще не набирали, и теперь придется ждать целый год, и то без гарантии восстановления. А с летним заработком их всех изрядно накололи, выплатив вместо обещанных полутора тысяч всего по двести-двести пятьдесят рублей.
Нила, сгоряча заявившего, что его музыка прокормит обоих, тоже ждал серьезный облом. Оказывается, вышел особый циркуляр Министерства культуры, запрещающий концертную деятельность молодежным вокально-инструментальным ансамблям (ВИА), не прошедшим регистрацию при идеологическом отделе обкома ВЛКСМ. Для регистрации требовалось, во-первых, поименное утверждение каждого номера репертуара (с приложением официально заверенного подстрочного перевода песен, исполняемых на иностранных языках), а во-вторых, включение в коллектив не менее двух духовых инструментов. Пуш рвал и метал, заявляя, что скорее удавится, но не потерпит в «Ниеншанце» ни одного «хобота», а Нил с тоской думал о том, с какими лицами серьезные комсомольские работники будут читать подстрочники типа «Кончим оба, прямо сейчас, и на меня!»<«Come together, right now, over me» (Битлз, альбом «Abbey Road»)> или «Я есть он, как ты есть он, как ты есть я, и все мы вместе»<«I am he, as you are he, as you are me, and we are all together» (Битлз» альбом «Magical Mystery Tour»)>. Впрочем, скоро Пуш успокоился и по секрету шепнул Нилу, что самые идиотские постановления на то и существуют, чтобы грамотно их обходить, и что ему уже поступило несколько предложений насчет выгодных «левых» мероприятий, где играть будут они, в ведомости расписываться другие, легальные, а навар делить фифти-фифти. Нил прикинул и отказался — такая схема едва ли грозила уголовным преследованием ему лично, но создавала прецедент, лишивший бы его морального права на запрет возможных Линдиных «леваков», куда менее безобидных. Вскоре поступило предложение и от самих «легальных» — комсомольско-музыкальной команды с недвусмысленным названием «Наш бронепоезд». Это предложение было приемлемо только с материальной стороны, и его Нил тоже отверг — не хотелось ни участвовать в агрессивных наездах «Бронепоезда» на публику, ни переводиться ради этого сомнительного занятия на заочное отделение.
В общем, сентябрь они прожили на Нилову стипендию и доход с продажи трех пластинок из его коллекции, причем выручили за них вдвое меньше, чем могли бы взять непосредственно на Галере. Но такой вариант даже не обсуждался — они ведь дали друг другу слово никогда больше туда не соваться.
А в начале октября Линда устроилась кассиршей в магазин хозтоваров на Большом, и к сорока рублям его стипендии прибавилась ее зарплата, восемьдесят два рубля семьдесят копеек на руки. Вот и пригодились два курса торгового техникума. Конечно, и этих денег на жизнь катастрофически не хватало, тем более что Линда, мягко говоря, рачительностью не отличалась. Тучные дни — с вином, фруктами, дорогими полуфабрикатами — чередовались с тощими неделями. Желудок Нила познакомился с такими выдающимися изделиями как красный зельц (девяносто копеек кило), ливерная колбаса третьего сорта (шестьдесят девять копеек кило), плавленый сырок «Городской» (десять копеек за штуку), и знакомство это радости не доставило. Пальцы, привыкшие к струнам и клавишам, привыкали теперь к иголке и наперстку — приходилось самому штопать носки, латать прохудившиеся рубашки, ставить заплаты на штаны. Линда совестилась, вырывала у мужа шитье, но у нее получалось и того хуже.
Нынешние переживания накладывались на переживания прошлого, притупляли их остроту. Плавно и скромненько, сообразно чину, Линда встроилась в систему перепродажи дефицита, который иногда подбрасывали в магазин для выполнения плана свой рублик приносили и мелкие погрешности в расчетах с покупателями. С работы она приходила взвинченная, иногда срывая накопившееся раздражение то на Ниле, а то и на Яблонских. Те в долгу не оставались, и начинались те самые коммунальные баталии, над которыми они оба когда-то так потешались.
— У-у, сволочная жизнь, сволочная работа! — плакала Линда потом, прижимаясь к Нилу. — Зигги, Зигги, в кого мы превращаемся?
— Тебе нужно уйти из магазина, — внушал он, лаская ее. — Найдем какую-нибудь тихую контору. Или библиотеку. А может быть, театр? Хочешь работать в театре? Я переговорю с матерью…
— И что я там буду делать? — горько улыбалась она. — Программки продавать?
— Зачем же обязательно программки? Там много всякой работы. Да и чем плохи программки?
— «И патетическим батманом Красная Шапочка выносит подлеца Волка…» Что ж, все лучше, чем «Девушка, пробейте мне мочалку».
Но все ограничивалось разговорами. Линда по-прежнему пробивала мочалки, а Нил в свободное от учебы время подрабатывал в университетской типографии, где таскал тяжеленные бумажные бобины, и, эпизодически забегая к матери, потихонечку подтибривал книги из заднего ряда бабушкиной библиотеки. На Моховой он никогда подолгу не задерживался — общество доктора музыковедения ни в малейшей степени привлекало его. Красный зельц и маргарин «Солнечный» ушли из их рациона, но довольства в жизни не прибавилось. Все чаще Нил с тоской вспоминал веселые деньки своего жениховства, все чаще ловил себя на мысли, что напрасно уничтожил карты и очки, и даже на желании вновь встретиться с Ринго. Но того словно корова языком слизнула.
А Линда все чаще замыкалась в себе, зажигала свечу и подолгу сидела, не шелохнувшись, смотрела на колеблющееся пламя. Или притаскивала в дом неприятных, вульгарных теток — новых своих подружек, — выпивала с ними, горланила популярные в народе песни. Снимала, так сказать, напряжение… Жалко.
— Зигги?
Линда стояла в раскрытой двери, привалившись к косяку.
— Пойдем, Зигги. Я их выставила.
— Линда, зачем, ну зачем они тебе, скажи на милость?
— Сегодня это было в последний раз. Честно. И не надо об этом. Я устала…
Она первой вошла в комнату и тут же упала на матрас…
Он курил, завернувшись в простыню, и задумчиво смотрел на нее.
— Какая-то ты сегодня странная. Тебя что-то гложет, я чувствую…
— Не выдумывай. Я устала, а завтра трудный день. Конец квартала, нам «Веритасы» немецкие завезли, давка будет фантастическая. Давай спать.