— Я! — визгливым тенорком выкрикнуло существо. — Я наконец сделал это! — На столе возник грязный самовар из белого металла. — По-русски это устройство называют самовар! Сверху находится крышка, куда наливают воду! Но сначала крышку надо снять! Вот так… Но не в трубу, расположенную в центре, а вокруг нее! Потому что в трубу закладывают маленький лес, а потом зажигают спичком через это окошко внизу! И вода нагревается! А потом самовар вот за эти ручки ставят на стол, и открывают этот кран! Только сначала надо поставить туда стакан, иначе вода обжигающей температуры польется прямо на стол, и кожа получит ожоги! Но забудьте страх, товарищи, ибо прямо сейчас вода внутри отсутствует, и огонь внутри отсутствует также! Поэтому я смело поворачиваю кран вот в этом направлении…
Но кран, должно быть, насквозь проржавевший от векового неупотребления, поворачиваться упорно не желал, и чудак, набычившись, вцепился в него обеими руками. Нил увидел, что розовый череп не окончательно лыс — сохранившиеся на затылке волосы были собраны в хвостик, доходивший до лопаток. В данный момент хвостик, перехваченный зеленой аптечной резинкой, дрожал от напряжения.
— Знакомьтесь, пиплы, это и есть мой американский Эдик, — устало сказала Хода. — А ты, чудо, бросай свой грязный самоварище, мой руки и садись чай пить.
— Иван Иванович очень любит чай, — неожиданно спокойно произнес Эдвард Т. Мараховски, выпрямился и широко улыбнулся. — Моя первая фраза по-русски… Не беспокойся, Ленни, когда мы прилетим домой, я закажу этот самовар почищенным, и тогда мы поставим его в нашей гостиной, и он будет напоминать тебе о далекой родине. Хопа вздохнула.
— Ну хорошо, хорошо, а пока, будь добр, убери эту пакость со стола. Мы пока еще не в Вашингтоне.
Эд бережно поднял свое сокровище и понес вон из кухни. Хопа мгновенно схватила тряпку и принялась стирать со стола оставленные самоваром черные пятна.
— А твой жених большой оригинал, — заметил Нил.
— И чистюля, — добавил Гоша.
— Черт его разберет, — ворчала Хопа, остервенело орудуя тряпкой. — В гостинице перед каждым минетом мне в рот антисептиком прыскал, а тут на поди…
— Как говорит жена Моти Добкиса, иностранный муж — не роскошь, а средство передвижения, — печально сказал Гоша.
Все замолчали.
— Давайте праздновать общую встречу и мою покупку, товарищи!
На сей раз докрасна отмытые руки Эда держали не старый самовар, а бутылку экспортной «Столичной» и гроздь ярких баночек, сцепленных какой-то пластмассовой фиговиной.
— Это что? — опасливо спросил Гоша, тыкая пальцем в баночку. — У нас в таких чешский растворитель продавали.
— Это пиво баночное, — со знанием дела поправила Хопа.
— У нас тоже есть баночное пиво, — сказал уязвленный Гоша, обращаясь к Эду. — В любом ларьке. Только надо со своей банкой прийти.
— Красиво, — заметил Нил, разглядывая банку. — Но, по-моему, это не пиво.
— Конечно, не пиво! — радостно подхватил Эд.
— У них водку с пивом не мешают, — согласился Гоша. — Кишка тонка.
— У нас с пивом смешивают виски. Но еще надо добавить горький лимон и жженый сахар. Этот напиток подается в лучших барах Нью-Йорка, он называется «Старомодный». — Присутствующие невольно поморщились, а Эд продолжил объяснения: — Однако здесь отсутствует утварь для жжения сахара, а поэтому мы будем делать себе напитки из водки и воды «Зельцер». Ленни, стаканы, пожалуйста…
Из вежливости, из любопытства, и чтобы добру зря не пропадать, приготовленные Эдом напитки допили до дна, после чего перешли на чистый продукт. Вскоре все заметно разрумянились, а Нил, понятное дело, был отправлен за гитарой. На звуки песен выбрался из своей конуры Назаров. Вписался удачно, и минут через десять уже сидел с Эдом в обнимку и объяснял американцу, что такое брудершафт.
— Русские — удивительный народ! — с чувством говорил Эд. — Сегодня я ехал на железнодорожном поезде, и через проход от меня несколько очень пьяных человек в рабочих куртках по очереди декламировали японскую поэзию, а девушка напротив читала Фолкнера в оригинале.
— Духовность! — с важным видом произнес Гоша. — У нас высокая духовность!
— Но духовность — это синоним религиозности. А у вас в церкви стоят одни старушки в платках, а в религию коммунизма никто давно не верит, а только делает вид, чтобы не попасть в тюрьму или психиатрический дом…
— Духовность — это не синоним религиозности, а антоним материальности, и в этом отношении Советский Союз является безусловным духовным лидером всего мира, — неожиданно вставил Назаров.
Эд тут же встрепенулся.
— О, интересно! Чем ты можешь доказать эти слова?
— Тем, что именно Советский Союз выбьет человечество из мира материального в мир нематериальный, то есть духовный. Проще говоря, если бомбой не расфигачим, то экологией придушим. Усек?
— О, парадоксальность русского менталитета! Ты не мог бы повторить эту мысль завтра? Я хотел бы записать ее.
— Для тебя, амиго, — все, что пожелаешь.
— Тогда не мог бы я привести с собой одну мою соотечественницу? Думаю, ей захочется подробно поговорить с тобой, узнать твое мнение по актуальным вопросам.
Незаметно для остальных Нил ощутимо пнул Назарова под столом, но тот будто и не заметил.
— Разумеется, Эд, приводи соотечественницу. С удовольствием поделюсь своим видением судеб России. А если еще и гонорар дадите…
— Ты имеешь правильный подход к делу. Я обсужу с ней этот вопрос. Некоторая сумма вполне реальна…
— Опомнись! — прошептал Нил на ухо Назарову, улучив момент, когда Эд полностью переключился на Хопу. — Мало тебе неприятностей?
— Суайе транкиль, мон фрер!<Будь спокоен, братец! (фр.)> — с жутким акцентом успокоил Назаров. — Просто я начинаю делать карьеру с другого конца. А твои затруднения я понимаю и потому на твоем присутствии во время интервью не настаиваю.
— Я не понял. Ты считаешь, что я могу тебя заложить?!
— Не надо писать кипятком. Дело не в тебе лично, а в том, что ты единственный из всех присутствующих остаешься человеком системы. И я не хочу тебя ставить в двусмысленное положение.
— Статья о недоносительстве? Спасибо за чуткость, Макс…
— О, тебе знакомы такие материи? Я и не предполагал.
— А ты не находишь, что мы поразительно мало знаем друг о друге.
— Мы с тобой, или вообще все?
* * *
«Побег из одиночки собственной души иллюзорен, — рассуждал на следующее утро. Нил, давясь вместе с прочими человеками системы в душном вагоне метро. — Но короткий выход из одиночки собственною тела вполне реализуем в момент слияния с другим телом…» Толпа притиснула его к девушке в кожаном пальто Лица ее он не видел, но кудрявый темно-русый затылок был вполне ничего себе. Удивительно, но в такой толчее она еще умудрялась читать, пристроив сложенный журнал над головой сидящего с краю пассажира. Чтобы не заглядывать ей через плечо, пришлось бы неудобно поворачивать голову или закрывать глаза, поэтому Нил не стал сопротивляться естественному ходу вещей и уставился в мелкие строчки: «— Это наш новый первый, — слышал я шепот за моей спиной. — Какой молодой, какой красивый…» Нил взглянул на колонтитул и едва удержался, чтобы не плюнуть на страницу.