Меня боднули головой, — сказал я. — И вообще — набросились, избили и обокрали, и не надо смеяться.
— Я не смеюсь.
Я рассказал Джеду о четверых псевдотуристах и о том погроме, который они устроили в моей хижине.
— Дверь осталась незапертой, — сказал я. — Они забрали мои ключи. Так что завтра ты возьми свой собственный ключ и запри хижину, хотя красть там больше нечего.
— Я возьму с собой полицейских, — твердо сказал Джед, удивленный и возмущенный тем, что услышал от меня.
Я неуверенно кивнул.
Джед достал блокнот и карандаш из внутреннего кармана своей куртки и попросил меня перечислить пропавшие вещи.
— Мой джип, — уныло начал я и назвал номер машины. — И все, что было в нем... Продовольствие и кое-какие запасы. Ну и так далее. Из хижины они взяли мой бинокль, камеру и всю мою зимнюю одежду, а еще четыре законченных картины и подъемное приспособление, шотландское виски... и клюшки для гольфа.
— Ал!
— Ладно, взглянем на дело с другой, светлой стороны. Моя волынка в Инвернессе в ремонте, а свой паспорт я отправил на продление. — Тут я сделал паузу. — Они забрали всю мою наличность и кредитную карточку... Ее номера я не помню, но он должен быть где-то в твоем компьютере. Ты предупредишь кого следует? И еще они сняли с меня старые золотые часы моего отца. А пока, — закончил я, — если твоя кредитная карточка при тебе, не одолжишь мне на билет до Лондона?
— Я отвезу тебя в больницу.
— Нет.
— Тогда поехали к нам. Я и Флора позаботимся о тебе, уложим тебя в постель.
— Спасибо, но... нет.
— Зачем тебе в Лондон?
— У Айвэна Вестеринга сердечный приступ. — Я дал Джеду время осознать значение того, что только что сказал. — Ты знаешь мою мать... Хотя, думаю, не очень... Она никогда не стала бы просить меня о помощи, но она не сказала «не приезжай», а это все равно, что сигнал SOS... Вот я и еду.
— Полиции понадобится заявление от тебя.
— Моя хижина лучше всякого заявления.
— Ал, не уезжай.
— Ты одолжишь мне на проезд?
— Да, но... — сказал он.
— Спасибо, Джед. — Я выудил карандаш из кармана своей рубашки и открыл альбом для эскизов, который всегда носил с собой. — Я могу нарисовать их, а не только описать их внешний вид словами.
Джед бросил на меня быстрый взгляд и с оттенком неловкости произнес:
— Они искали что-то определенное?
— Я не мог удержаться от улыбки:
— Один из них все время повторял: «Где это?»
— И ты сказал им? — озабоченно спросил Джед.
— Конечно, нет.
— Если бы сказал, они перестали бы избивать тебя.
— И, прежде чем убраться, удостоверились бы, что я мертв.
Я нарисовал четырех человек анфас, стоящих в ряд. Изобразил даже их колени, их башмаки, очки, выражение угрозы на их лицах.
— Во всяком случае, они не сказали, что ищут, — продолжал я. — Только повторяли: «Где это?» Так что «это» могло быть все, что угодно. Они могли требовать, чтобы я отдал им то, что мне особенно дорого, дороже всего. Так, наверное. Я выражаюсь достаточно ясно?
Джед кивнул.
— Они не называли меня по имени, но теперь знают, как меня зовут, потому что перерыли в джипе все вверх дном. — Я закончил эскиз и перевернул страницу. — Ты помнишь «туристов», что ограбили в прошлом году отдыхающих на озере Дистрикт? Они угоняли прицепы — дома на колесах.
— Помню, — кивнул Джед. — Полиция поймала их. Но они не избивали людей и никого не сбрасывали с горы.
— Может, эти из той же шайки, хотя, конечно, вряд ли. Наверное, связи тут нет. Так, случайная кража.
Я нарисовал голову парня, который все время повторял «Где это?». Его я запомнил особенно отчетливо и изобразил без очков.
— Вот их главарь, — объяснил я Джеду, тенями подчеркивая впадины и выступы на костистом лице. — Я не могу передать их голоса в акцент, но у этого, по-моему, нечистый выговор жителя юго-восточной Англии. И у остальных, кажется, такой же.
— Крепкие мужики?
— Да, я бы сказал, они кое-чему научились на боксерском ринге. Работали с грушей. — Я как будто снова почувствовал их удары и поежился. — Мне не по зубам.
— Ал...
— Я чувствовал себя полным болваном.
— Это нелогично. Никто не может драться сразу с четырьмя.
— Драться? Да я даже не рыпался. — Тут я запнулся, потому что вспомнил одну немаловажную подробность. — Хотя одну рожу я расцарапал. Тому, что боднул меня головой. Я еще раз перевернул в альбоме страницу и принялся рисовать физиономию с царапинами на щеке. Получилось. Злобные глазки сквозь круглые очки так и сверлили меня, готовые, кажется, вот-вот выпрыгнуть наружу.
— Уж его-то ты точно узнал бы снова, — сказал Джед так, словно любовался и восхищался моим рисунком.
— Я бы узнал их всех, — сказал я, отдавая Джеду альбом.
Некоторое время он разглядывал рисунки, переворачивая страницы. Его лицо сделалось огорченным и озабоченным.
— Поехали ко мне, — еще раз попытался он уговорить меня. — Ты плохо выглядишь.
— Завтра все пройдет.
— На следующий день всегда бывает хуже.
— Не пугай меня. Я должен ехать в Лондон.
Тяжело вздохнув, Джед вылез из машины и пошел на станцию. Вернулся он оттуда с билетом.
— Я взял тебе спальный вагон туда и обратный билет на любой день, когда надумаешь вернуться. Отправление в двадцать два часа, в Юстоне будешь в семь сорок три утра.
— Спасибо, Джед.
Он вынул из кармана деньги и дал их мне.
— Позвони мне завтра вечером.
Я кивнул.
— В зале ожидания включено отопление, — сказал Джед.
Я с благодарностью пожал ему руку и помахал вслед, когда он тронул машину с места, отправляясь домой, к своей заботливой Флоре, которая, наверное, уже заждалась его к ужину.
Не стоит вспоминать об этой ночи.
Физиономия, смотревшая на меня из продолговатого зеркала на дверце купе, пока поезд погромыхивал на стыках рельсов, понравится моей матери, насколько я мог судить, еще меньше, чем обычно, если учесть ее привередливость и требовательность. Фингал под глазом растекся многоцветной лужей, подбородок украсила щетина, и даже я не мог не признать, что типу, имеющему наглость быть мной, очень не мешало бы вымыть голову.
С помощью полученных от Джеда денег и привокзальной аптеки я, как смог, привел себя в порядок, но мать все равно неодобрительно осмотрела меня с головы до ног, прежде чем отмерить минимальную дозу объятий на пороге ее дома.