– Кого ещё успели захватить? Ты, Фристэн – кто ещё?
Виен смотрел на него испуганно.
– Не понимаю, о чём вы говорите? Вызовите врача, я ранен, вы что, не видите?
– Врача? Тебе не врач теперь нужен, а, скорее, наладчик. Так ты сам наладчик и есть. Что, не получается устранить повреждение? Повторяю вопрос: кто ещё с вами? Как это происходит? Как тебя захватили?
– Кто захватил?
– Этот ваш, «Зелёный Ноо».
Испуг в глазах инженера сменился откровенным ужасом. Он попробовал отползти к двери, но Мартин быстро наступил на раненую ногу. Виен скривился от боли.
– Ай! Брут, вы сошли с ума!
– Ничуть.
Мартин злорадно ухмыльнулся. Мозги Враг переделать сумел, а вот тело человеческое пока ему не по зубам. Больно, значит? Это хорошо. Болью многого добиться можно. Конечно, специалистов, умеющих это делать, не осталось. Но ради такого случая он сам проведёт допрос. Только чуть позже. Допрашивать двоих всегда эффективней: одного болью до беспамятства доводишь, а второй в это время на вопросы отвечает. К счастью, Фристэн сейчас в Наукограде. Пока существует купол, она всё равно что в ловушке. И её подручные, сколько бы их ни было, тоже. Пусть в подчинении Мартина нет военной полиции, зато есть ловцы, умеющие обращаться с нелюдями так, как те того заслуживают.
Брут поставил башмак на пропитанные кровью бинты, перенёс на него половину своего веса. Виен взвыл от боли.
Расчёт оказался верен: сработало не хуже, чем сигнал интеркома. Дверь приоткрылась, в кабинет заглянула испуганная секретарша. Из-за её спины вытягивали шеи охранники.
– Господин Брут?
– Этого – в дежурку. Запереть и глаз с него не спускать.
Виена уволокли, а Брут вернулся за стол. Сел, набрал номер лаборатории квантовой физики.
Этот день стал самым худшим в жизни Ирвинга Гамильтона. Он так надеялся, что не доживёт до него. Дожил…
Началось всё с вызова визифона. Взгляд старшего куратора был ледяным:
– Гамильтон, что ты делаешь в лаборатории? Все исследования были закрыты четыре месяца назад. Почему квантер до сих пор не деактивирован?
– Я…
Но Брут не ждал объяснений:
– У тебя полчаса времени, чтобы убраться оттуда. Потом лаборатория будет уничтожена со всем содержимым. И вопрос с тем существом, что ты держишь в клетке, решить не забудь. Или я решу.
– Мартин, подожди!
Брут отключил связь.
Несколько минут Ирвинг сидел ошеломлённый, не в силах ни о чём думать, что-то делать. И тут в лабораторию ворвался Томински.
– Профессор, беда! Роя арестовали! Говорят, в него стреляли, ранили.
Ирвинг устало посмотрел на ассистента. Новость пробивалась в сознание медленно, тяжело.
– Стреляли? Он-то что натворил?
– Я же вам рассказывал! Моя Ксения и Рой – Дворники. Они пытаются чистить отрицательную информацию, чтобы та не накапливалась.
– Бред…
– Может, и бред. Но нужно что-то делать, освободить Роя. Вы ведь можете, правда? Вас уважают в Совете кураторов. И с Брутом вы дружите. Я сказал Ксении, что вы сделаете…
Ирвинг внезапно разозлился.
– Ах, я сделаю, значит! А вы знаете, Алекс, что Брут звонил мне только что? Он собирается уничтожить лабораторию и квантер. Не из-за дурацких ли идей Виена и вашей подружки? Это они его разозлили, верно? Брут мою дочь убить готов, а вы хотите, чтобы я помогал? Да я палец о палец не ударю ради этих глупцов! Понятно вам?!
Томински попятился.
– Но…
– Убирайтесь! Все убирайтесь!
Голова вдруг закружилась, в глазах потемнело. Когда очнулся, в кабинете никого уже не было.
Он медленно встал. Открыл сейф. Достал коробочку. Вынул ампулу. Последнюю.
Брут сказал: «Реши вопрос, или я сам». Как он будет решать, Ирвинг предпочитал не думать. Значит, эта ампула для Марины. А потом – пусть уничтожают лабораторию со всем содержимым. С бывшим руководителем, например…
Он вышел из кабинета. Расстояние до закутка с клетками – один лестничный пролёт и пятьдесят шагов по коридору – показалось Ирвингу бесконечно длинным. Он боялся не успеть, не уложиться в отведённый старшим куратором срок.
Марина сидела в своём гнезде, размазывала по ладошке мякоть банана. Больно защемило сердце – какая она грязная, худая! У Ирвинга не было сил, чтобы отмыть дочь как следует, и кормить её становилось всё труднее. Яркие прежде глаза потускнели, чёрные тени легли вокруг них. Марина медленно, но неуклонно опускалась, теряла человеческий облик, как перед тем опустился Динарий.
Стон вырвался из груди Ирвинга. Он зажал в ладони ампулу, выдернул задвижку на дверце клетки, шагнул внутрь. Существо повернуло голову, безразлично посмотрело на него.
Синяя звезда в тёмном небе.
Синие точки на экране.
Пустота в синих глазах.
Никогда не узнают они отца.
Только память останется.
Ячейка во вселенском архиве…
И будто током ударило! Перед глазами запрыгали графики корреляций, назойливое бормотание Томински прорвалось из памяти: «…архив пустоты», «…зелёный и синий находились в суперпозиции», «…проявится в пространстве событий». Лоскутки фраз начали обрастать логическими связями, теоретическими обоснованиями, данными экспериментов и наблюдений. Не существует никакого «зелёного» и «синего», это он, Ирвинг Гамильтон, произвольно разделил их. Когда выводили из суперпозиции отдельные квантеры, ноосферу в целом это не затрагивало. Но стоило выстрелить из коллайдера по всему массиву, и событие не осталось незамеченным. Ноосфера попыталась защититься, сохранить в архиве всё, что возможно. Не скопировать свои логические ячейки – создать идеальную копию произвольного квантового состояния невозможно, теорема о запрете клонирования доказана ещё в двадцатом веке, – а перевести их в нелокальное состояние. Люди вовсе не были декогерированы, подобно квантерам. Всё произошло с точностью до наоборот. Полная рекогеренция! Неудивительно, что попытки обратного воздействия закончились неудачей. Сцепленность невозможно увеличить, она и так равнялась единице.
Вероятно, нечто подобное происходит при физической смерти, когда сознание перестаёт существовать в виде локального элемента реальности. Подобное, но не то же самое. Во время эксперимента эпифиз не передавал сигнал о гибели биологической оболочки. Значит ли это, что процесс обратим? Но как вернуть упрятанную в архив информацию?!
И снова – графики, графики, графики… Всплеск, ещё один, запаздывание, опережение. Почему опережение? Погрешность измерений? Или эпифиз – не индикатор, а спусковой крючок? Если инвертировать сигнал, снятый с семимесячного плода в момент сцепления с ноосферой, и подать на шишковидное тело подопытного…