Все это, конечно, было немедленно доведено до сведения властей светских и духовных. И пока светские власти колебались, не решаясь наложить руку на могучего барона, духовные власти самым деятельным образом подготовляли его гибель. Внешне как бы на этом все закончилось. Но церковники закусили удила, и епископ Малеструа публично с кафедры обвинил мессира Жиля в смертных грехах: занятиях колдовством, сношениях с дьяволом, а главное — в похищении и умерщвлении детей и сопряженным с этим эротическим неистовством. В конце своей речи епископ вызвал сеньора де Реца на суд епархии в Нант.
— И он поехал? — спросил дон Саншо, перебивая рассказчика.
— Конечно. Получив с нарочным повестку, мессир Жиль не колеблясь явился на суд с чувством своей правоты. И вот тут-то начались странности.
Неожиданно для всех сбежали из шато и вообще из страны двое доверенных слуг мессира — Силье и Брикевиль, и это послужило поводом для ареста остальных приближенных к барону. Их арестовали, и под вооруженной охраной отправили в Нант к епископу. В том числе и этого мерзкого колдуна Прелати.
Епископ тщательно подготовил первое заседание. Лжесвидетели были наготове. Но самое подлое, что мог сделать епископ, — это собрать родителей всех детей, пропавших за прошедшие десять лет не только в сеньории Рец, но и во всем Нантском диоцезе, и заранее их убедить, что виноват во всех их несчастьях только мессир Жиль. Представьте себе, что устроили сто восемь матерей, когда им показали «убийцу их детей». Еще до заседания суда.
Громадный зал судилища переполнен народом. Среди ничего не понимающих людей раздаются неистовые вопли родителей, потерявших детей. Заразное действие толпы. Люди, которые совсем ничего знать не могли, стали выкрикивать проклятия и благословлять суд, который взялся за разоблачение «злодея». Эта же сцена была разыграна и в повторном заседании, затем обличителей в зал суда больше не допускали: надобность в них отпала, а требуемый эффект был ими произведен, даже с избытком.
Видя реакцию толпы, к судилищу примкнул и дюк, который поначалу вел себя нейтрально.
А там и инквизиция подтянулась, потому как почуяла возможность обвинить мессира Жиля в ереси.
Епископ, инквизитор и дюк не могли не использовать такой великолепный повод — объявить де Реца еретиком, поскольку в этом случае они получали право по суду конфисковать всю его собственность, а не только ту, что была им отдана в залог.
Дюк, еще до открытия судебных прений, начал распоряжаться своей предполагаемой долей земель барона.
— Наверное, в первый раз так судили столь высокопоставленное лицо? — Это был уже мой вопрос.
— Если не считать процесс против ордена Храма Господня*, то да, — подал голос дю Валлон.
— Простите, ваша милость, мы вас невежливо перебили, — извинился я.
Сенешаль милостиво поклонился мне и продолжил:
— Обвинение, состоявшее из полусотни пунктов, выделяло три главных вопроса. Оскорбление служителя церкви и поругание святыни. Вызывание демонов, сопряженное с человеческими жертвоприношениями. И убийства детей, отягощенные издевательствами над ними и половым насилием.
Все слуги барона, в том числе и я, были тщательно опрошены под запись инквизиторами на месте. Потом они отобрали небольшую часть слуг по одним им известным приметам и увезли их в Нант. И больше никого из нас даже на суд не вызвали — из сотен слуг.
А тех, кого увезли, скорее всего очень тщательно обработали в застенках инквизиции, потому что обвинения, которыми они засыпали мессира Жиля, были просто чудовищными в своей нелепости. Кроме поругания святыни — действительного бесчинства в церкви, о котором я уже говорил, и с чего все началось, самоуправства с духовным лицом, а попросту избиения священника, больше всего обвиняли даже не барона, а колдуна Прелати с его демоном. А о детоубийствах было упомянуто мимоходом, наравне с пьянством мессира и его кутежами, которые годились как основание для подтверждения его злодейского характера.
Прокурор быстро разобрал все пункты обвинения по подсудности. Противоестественные страсти, дебош в церкви, оскорбление святыни и нанесение побоев священнику инквизиционному суду не подлежали и были отданы суду епископа. А вот служение дьяволу, его вызывание — следовательно, богоотступничество, — как явная и злая ересь, отходило в ведение инквизиции. Убийство детей, как уголовное преступление, отходило к суду дюка.
Мессиру Жилю не только не дали адвоката, но даже не допустили на заседание суда его нотариуса, что уже ни в какие ворота не лезло. Мало того: когда после чтения обвинительного акта мессир Жиль коротко ответил, что весь этот документ — сплошная ложь и клевета, епископ вдруг сорвался с места и торжественно произнес формулу отлучения маршала от церкви.
Сеньор де Рец потребовал заменить состав суда, который целиком состоял из его недоброжелателей, злодеев и симонистов*, но и в этом ему было отказано. Объявили его протест неосновательным и потребовали, чтобы он поклялся спасением души, что он эти преступления не совершал. Мессир Жиль на это только спросил, является ли он на этом суде свидетелем. Нет, пояснили, обвиняемым. На что мессир справедливо заметил, что по принятым правилам обвиняемые в суде не клянутся.
Как же потом полоскали этот его ответ как доказательство его сношений с дьяволом! Как же: отказался поклясться спасением души! На этом первое заседание было закрыто. Так что, мон сьеры, сами видите, что это был не суд, а судилище.
Сенешаль надолго замолк, но уже никто из нас не посмел потревожить его думы. И только поздние сверчки разрывали тягостную тишину своими руладами. Наконец шевалье де Риберак сказал:
— Что произошло между первым и вторым заседаниями этого судилища, я не ведаю, но на втором заседании это был уже не тот надменный и гордый сеньор, каким мы все его знали. Во-первых, он пришел туда босой и одетый как кармелитский монах. Во-вторых, мессир Жиль, который поносил этот суд всего пару недель назад, кротко преклонил колено перед епископом и инквизитором, даже стонал и рыдал, принося искреннее раскаяние в своей прежней заносчивости и умоляя, чтобы с него сняли отлучение от церкви. В своих «злодействах» он также кратко принес повинную. Видно было, что он — герой, рыцарь без страха и упрека, маршал в двадцать пять лет, соратник неистовой Жанны, освободитель континента от англичан, — зримо пал духом и откровенно готовился к смерти. И отлучение от церкви его действительно тяготило.
Главные показания на этом судилище давал сам презренный чернокнижник Прелати, который подробно, под церковной присягой, описал красочную картину того, как он с бароном занимался магией и некромантией. И двое самых приближенных слуг мессира — Андре и Пуату — наворотили на сеньора де Реца просто гору обвинений, самое мягкое из которых было в убийстве и изнасиловании ста восьми мальчиков, и признались, что они сами в этом участвовали вместе с сеньором. Других слуг на этом заседании не допрашивали уже. Как я говорил, со всех нас в трех замках записали показания и отпустили по домам до суда, потому как никто из нас не стал клеветать на барона, кроме тех двух, которые оболгали мессира Жиля на процессе.