…Однажды Хохол, которому было безразлично, о чем говорить, лишь бы подольше не закрывать рот, рассказал Кеше историю, вычитанную им из забытого кем-то на скамейке в сквере журнала. История эта описывала способ, которым эскимосы Аляски добывают из-подо льда акул. Их ловят на крючок, а когда вынимают из лунки, первым делом вспарывают брюхо, выдирают оттуда внутренности и суют акуле в пасть. И, пока издыхающая зверюга жрет собственные потроха, рыбак может спокойно, не опасаясь укуса, освободить крючок…
Кеша тогда поднял Хохла на смех; по его мнению, акулы у берегов Аляски не водятся, потому что они не такие дуры, чтобы жить в ледяной воде. А уж жевать собственные кишки, вися на крючке, это такая ересь, что только Хохол и мог ее измыслить своими дубовыми мозгами…
К сожалению, Кеша к этому времени уже был мертв и не мог видеть, как одна из обреченных на смерть, задыхающихся акул, вывалившись из лопнувшего аквариума прямо на Хохла, мгновенно мертвой хваткой вцепилась в его жирный загривок. Хохол опять заорал благим матом – правда, уже гораздо слабее, чем раньше. Грабовский выстрелил еще раз, и крик оборвался. Тратить пулю на рыбу Борис Григорьевич не стал – и так подохнет.
Не одеваясь, с пистолетом в руке Грабовский вышел из дома в озаренную светом люминесцентных ламп ноябрьскую ночь. Газон замело ровным слоем сырого снега; крупные мокрые хлопья вываливались из темноты над головой и таяли, едва успев коснуться бетона подъездной дорожки. Они садились на плечи и волосы, щекотали разгоряченную кожу лица, когда Борис Григорьевич шел через пустой двор к аккуратно оштукатуренному домику караулки, что стоял у самого забора слева от ворот.
Охранник в караулке смотрел телевизор, по которому как раз шел очередной боевик с пальбой и воплями. Он обернулся на звук открывшейся двери и умер мгновенно и безболезненно: Грабовский уже обвыкся с непривычно тяжелым и громоздким «глоком», и выпущенная им с пяти шагов пуля попала охраннику в левый глаз. При иных обстоятельствах Борис Григорьевич, наверное, не упустил бы случая помянуть охотника, который бьет белку, не испортив шкурки, но сейчас эта неуместно игривая мысль даже не пришла ему в голову.
Охранник завалился на стол, пачкая его кровью. Грабовский спихнул его на пол, отодвинул стул подальше от замаранного стола и сел, положив руку с пистолетом на колено. Он сидел неподвижно и не отрываясь смотрел на монитор, принимавший изображение с установленной над воротами камеры. Когда вернулся охранник, отправленный Хохлом на почту с пространным письмом на имя главного редактора Виктора Сотникова, Грабовский нажатием кнопки открыл ворота, впуская машину во двор. Он вышел на улицу и, когда удивленный охранник остановил машину и высунулся в окно, чтобы узнать, что делает хозяин в такую погоду у ворот, расстрелял его в упор.
Затем он вернулся в дом и, пройдя через холл, где под ногами чавкала пропитавшая ковер морская вода и все еще слабо барахтались, шлепая хвостами, живучие акулы, свернул в служебный коридор. Больше живых в доме не было, и, спустившись в подвал, Борис Григорьевич сунул пистолет за пояс, вместо него вооружившись прихваченным в кладовке ломиком. Он отпер потайную дверь, миновал ряд пустующих, распахнутых настежь камер и вошел в лабораторию. Здесь стояли мощный компьютер с присоединенным к нему дополнительным оборудованием и установка для резонансно-волновой промывки мозгов, спутанные провода которой свисали, как щупальца мертвого осьминога. Не теряя ни секунды и не делая ни одного лишнего движения, Грабовский поднял лом и взялся за дело.
Он работал старательно и методично. В течение пяти минут в лаборатории глухо лязгало сминаемое страшными ударами железо и со звоном лопалось, разлетаясь во все стороны мелкими брызгами, толстое стекло. Наконец погром прекратился; тяжело дыша, Грабовский выпустил лом, и тот с похоронным звоном упал на бетонный пол, усеянный исковерканными до неузнаваемости обломками установки, разработанной в далеком девяностом году головастым мужиком по прозвищу Трубач.
Разгребая ногами хлам, Борис Григорьевич подошел к кушетке, отодвинул ее и вынул из потайного сейфа свой экземпляр документации по проекту «Зомби». Из кармана брюк появилась зажигалка; едкий дым щипал глаза, было трудно дышать, но Грабовский терпел до тех пор, пока последняя страничка из пухлой стопки не превратилась в пепел, который он затем старательно измельчил и перемешал.
Усаживаясь на оснащенную крепкими привязными ремнями кушетку, Борис Григорьевич не думал ни об иронии судьбы, которая напоследок завела его в этот подвал, ни о мрачных предсказаниях болгарской ясновидящей, которые вот-вот должны были сбыться. Он вообще ни о чем не думал, даже тогда, когда вставлял в рот дуло семнадцатизарядного пистолета с последним оставшимся в стволе патроном. Он не смог бы думать, даже если бы очень захотел, потому что, разрабатывая и испытывая препарат «зомби», другой головастый мужик, по прозвищу Шкипер, специально об этом позаботился.
Блестящая карьера знаменитого ясновидящего, которого многие считали живым воплощением Бога, оборвалась с глухим, коротким и будничным звуком. Мертвый экстрасенс упал на забрызганную собственными мозгами кушетку, и рядом не оказалось никого, кому пришла бы в голову дикая мысль о том, что его было бы неплохо воскресить.