Я кивнул, молча согласился с ним.
— А после этого, — начал я, — он велел вам пойти в полицию и заявить, что к вам приходил солиситор и просил сделать все, чтоб Трента признали виновным? — Это был вопрос, но всем барристерам известно: не стоит задавать вопросов, на которые не знаешь ответа.
Он кивнул и уставился в пол.
— Это ужасно, так лгать в суде, — пробормотал он. — Судья, назначенный на пересмотр дела, все время спрашивал меня, говорю ли я правду. Или говорю это лишь потому, что кто-то заставляет меня. Уверен, они знали, чувствовали, что я лгу. И мне было так стыдно, словами не передать, — последнюю фразу он произнес почти что шепотом. — Поэтому я здесь, — уже более громким голосом добавил он. — Когда вы пришли ко мне, я испугался. Последний год вообще боялся всех и каждого. После того суда почти не выходил из дома. Несколько недель смотрел на карточку, которую вы мне оставили, пытался набраться мужества и прийти сюда, к вам.
— Рад, что вы все-таки пришли, — сказал я. Он выдавил робкую улыбку. — Ну а жена как?
— Вчера ее забрали в дом престарелых, бедняжку. Паркинсон уже начал влиять на разум, и справляться с ней в одиночку мне уже стало не под силу. Она так расстроилась… Еще одна причина, по которой я здесь, — добавил он. — Теперь она в безопасности. Охрана там надежная. А уж один… я как-нибудь разберусь.
— Ну и каких же действий вы ждете от меня, после всех этих признаний? — спросил я.
— Вы это о чем? — спросил он и снова занервничал.
— Хотите, чтоб я пошел в полицию?
— Нет, — ответил он. Потом выдержал паузу. — Не думаю.
— Вы все еще боитесь этого человека?
— Еще как, черт побери! — ответил он. — Но нельзя прожить всю жизнь в страхе, не осмеливаясь выйти из дома.
Бриджит Хьюз так и жила, подумал я.
— Так что будем делать? — спросил я.
— Не знаю, — ответил он. — Возможно, мне вообще не следовало сюда приходить. Простите. Пойду, пожалуй. — И с этими словами он приподнялся из кресла.
— Послушайте, мистер Барнет, — сказал я. — Не собираюсь никому рассказывать, что вы мне здесь поведали. Останется между нами, обещаю. Но если я попробую поймать того негодяя, засадить его за решетку, вы мне поможете?
— Как? — спросил он.
— Пока еще не знаю, — ответил я. Я не знал даже, кто этот враг. — Вы бы узнали этого человека, если б увидели снова?
— Конечно, — уверенно кивнул он. — В жизни не забуду эту физиономию.
— Опишите, как он выглядит, — попросил я. Мистер Барнет старался что есть сил, но часто сам себе противоречил. Сказал, что мужчина высокий, и тут же добавил, что он ниже меня. Говорил, что мускулистый, но при этом толстяк. В конце концов совсем запутался и смотрел смущенно. И мне так и не удалось представить этого мужчину, назвавшегося отцом Джулиана Трента. Ну, разве что он был белым, средних лет и во всех других отношениях выглядел вполне обычно. Примерно то же говорил и Джозеф Хьюз. И этих сведений явно недоставало, чтоб обратиться к художнику из полиции и попробовать составить фоторобот.
И вот он отправился к себе домой, на север Лондона, то и дело нервно озираясь по сторонам. А я остался размышлять над тем, с чего мне начать поиски. И главное — какое отношение и почему имеет Джулиан Трент к убийству Скота Барлоу.
Суд над Стивом Митчеллом должен был состояться уже через неделю, а у нас, защиты, не было почти никаких доказательств в пользу его невиновности. Ну, кроме утверждений, что Скота Барлоу он не убивал, что это сделал кто-то другой. Тот, который хотел подставить нашего клиента, взвалить на него вину. Классическая подстава, но почему-то все остальные просто отказывались это видеть, и не в последней степени потому, что Стив Митчелл был не самым симпатичным на свете парнем и людям было безразлично, осудят его за убийство или нет. А вот мне не было все равно. Прежде всего, потому, что я радел за справедливость и правосудие. Ну и за свою жизнь и здоровье тоже. Сопоставимы ли эти понятия?
Я уже предвидел: процесс вряд ли продлится больше двух недель, отведенных ему в календарном плане Оксфордского Королевского суда, если мы не добудем какие-то веские доказательства, причем быстро.
Съев сандвич прямо за столом в конторе, я взял такси, вытянул загипсованную ногу на заднем сиденье и отправился в госпиталь при университете на очередной прием к хирургу-ортопеду. Прошло вот уже семь недель с того момента, как я очнулся в городской больнице Челтенхема с такой чудовищной головной болью, что, казалось, вот-вот расколется череп. Сознание вернулось ко мне, и я обнаружил, что лежу на спине, левая нога вздернута на вытяжке, над левым плечом подвешен целый набор прозрачных пластиковых мешков с разноцветными жидкостями, и от них тянутся миллионы трубочек с иглами для внутривенного вливания, которые воткнуты в плечо и предплечье.
— Везунчик, остались в живых, — с веселой улыбкой сказала мне медсестра. — Пролежали в коме целых три дня.
Голова так болела, что я бы с удовольствием пробыл в коме еще столько же.
— Что… случилось? — прокрякал я из-под прозрачной маски, которая прикрывала нос и рот и, как я догадывался, обеспечивала подачу кислорода.
— Вы упали с лошади. И тут вдруг я вспомнил все — все до момента самого падения.
— Да не падал я с нее, — прохрипел я в ответ. — Это лошадь упала. — Для любого жокея в этом состоит главное различие, но, похоже, медсестре это было невдомек.
— Что с лошадью? — спросил я. Она ответила изумленным взглядом.
— Понятия не имею. Я занимаюсь только вами. Прошло еще несколько часов, и головная боль емного унялась благодаря внутривенному введению морфия, а невыносимое жжение в глотке стихло—я посасывал ледяную воду через зеленую губку на палочке.
Уже после того, как стемнело, появился, наконец, и врач проверить, как мое состояние, и выдал мне полный перечень повреждений, которые я получил — сперва рухнув на землю при скорости около тридцати миль в час, а потом когда на меня сверху навалилась лошадь.
Спина сильно повреждена, сообщил он, в трех позвонках трещины, но, к счастью, спинной мозг при этом не пострадал, возможно, благодаря щитку, который я носил под одеждой. Четыре ребра сломаны, обломок одного из них поранил легкое. Головой я ударился обо что-то твердое, отчего в мозге образовались кровоподтеки — пришлось вызывать нейрохирурга. Тот, чтоб снизить внутричерепное давление, сделал мне небольшую операцию, установил над правым ухом нечто вроде клапана, призванного отсасывать избыточную жидкость. Левая коленная чашечка сломана, объяснил врач, он сам оперировал мне ногу и постарался сделать все, что от него зависело, но лишь время покажет, насколько успешной была операция.
— Так жить буду? — с иронией спросил я.
— Понаблюдаем — поймем, — на полном серьезе ответил врач. — Но думаю, что да. Жизненно важные внутренние органы не задеты, если не считать нескольких синяков в левой печеночной доле, ну и небольшого пореза в левом легком, который затянется сам собой. Да, полагаю, со временем вы полностью поправитесь, особенно с учетом того, что пришли в сознание, а стало быть, больших повреждений мозга не наблюдается.