— Почему вы бросили это?
Я нахмурился: это было не их дело — задавать такие вопросы и, уж конечно, не таким инквизиторским тоном, но мне нужно было их сотрудничество, и я спокойно ответил:
— Вместо этого я отправился в Голливуд делать фильмы о лошадях.
Молчание.
— В чем дело? — спросил я.
После долгой паузы один из них сказал мне:
— О вас говорилось в «Барабанном бое»…
— А… — Теперь все стало ясно. Я смотрел на холодное, циничное выражение их лиц. Мне нужно было, чтобы эти жокеи завтра вложили в скачки все свое сердце, и я абсолютно ясно видел, что они не собираются этого делать.
Как странно, думал я, пошатнувшийся авторитет перед лицом съемочной группы я легко восстановил и только для того, чтобы обнаружить сейчас, что я лишился уважения людей, которых, как сам считал, понимаю. Я спросил, смотрели ли они Линкольнский забег и видели ли мой диалог с Грегом Компассом? Никто не видел. Они были слишком заняты работой. Они участвовали в скачках.
И тогда я сказал:
— Если кто-либо из вас сомневается, стоит ли завтра хорошо поработать на меня, я предлагаю ему состязаться со мной в скачках здесь и сейчас.
Я не знал, что собираюсь сказать, пока не выговорил это. Но раз уж я сказал, пути назад не было.
Они смотрели на меня. Я продолжил:
— Я не невежда, не шут и не тиран. Газеты лгут. Как это бывает, вы, конечно, знаете?
Они немного расслабились, кое-кто уставился себе под ноги вместо того, чтобы смотреть мне в лицо, но один из них медленно и молча расстегнул свою замечательную рубашку в зеленую и белую полоску. Он снял ее и протянул мне. Под рубашкой у него был обычный синий свитер с белым шарфом вокруг шеи.
Я отцепил от пояса мини-рацию и связался с Эдом.
— Ты где? — спросил я.
— В паддоке.
— Хорошо. Пришли сюда три лошади, под седлом и в упряжи, каждую пусть ведет грум.
— Ясно. Которые три?
— Три самые быстрые, — велел я. — И доктора, которого мы привезли с собой. Попроси его прийти в паддок.
— Вам не надо изображать героя, — сказал один из жокеев. — Мы принимаем ваши объяснения.
Однако тот, кто снял свои цвета, продолжал протягивать их мне, как перчатку в знак вызова.
Я расстегнул «молнию» своей штормовки, снял ее и бросил на траву. Потом туда же последовали свитер и рубашка. Под рубашкой у меня не было ничего, но я не чувствовал, как ветер холодит мою кожу: некогда было думать об этом. Я надел предложенную мне бело-зеленую рубашку и указал на шарф. Так же молча он был протянут мне и я завязал его, благодаря звезды, что помню, это делается.
Поскольку сегодня была всего лишь репетиция, к тому же пешая, никто не позаботился о хлысте и никто из жокеев не надел обычные защитные приспособления для тела, предохраняющие упавших наездников от копыт лошадей. Никто не упомянул об этих упущениях. Я застегнул рубашку и заправил ее в брюки, потом взял у кого-то защитный шлем с алым верхом.
Показался Эд, ведущий трех лошадей.
Неожиданно рядом со мной возник Монкрифф и спросил:
— Что, черт побери, ты тут творишь?
— Собираюсь скакать. — Я надел шлем и оставил ремешок болтаться.
— Ты не можешь это сделать!
— Будь другом и не снимай, если я упаду.
Монкрифф простер руки и воззвал к жокеям:
— Вы не можете позволить ему это. Остановите его.
— Они читали «Барабанный бой», — коротко бросил я. — Хотим мы, чтобы завтра хоть одна зараза изображала скачки, или не хотим?
Монкрифф все отлично понял, но продолжал издавать бессвязные причитания о страховке, боссах, О'Харе и о том, что будет с фильмом, если я сломаю шею.
— Заткнись! — рявкнул я.
— Томас!
Я усмехнулся и сказал жокеям:
— Двое из вас могут состязаться в скачках со мной. Сожалею, что не могу привлечь вас всех, но завтра все наши лошади должны будут бежать и им необходимо быть свежими. Поэтому только двое. Кого вы выберете. Мы сделаем один круг с препятствиями, без переносных барьеров, поскольку устанавливать их уже некогда.
Молчание.
Втайне забавляясь происходящим, я подождал, пока Эд вместе с лошадьми не подошел к нам и не уставился потрясенно на мою недвусмысленную одежду.
— Эд, выведи машину сбоку от дальних дорожек, — я показал ему, куда именно, — и сделай круг впереди нас. Возьми с собой доктора на случай, если кто-нибудь упадет. Вон он. — Я указал рукой. — Сейчас он подойдет.
У Эда был потрясенный вид.
— Я не могу поверить в это, — сказал Монкрифф.
Кто-то из жокеев произнес:
— Мы потеряем лицензии, если решим соревноваться с вами.
— Нет, — возразил я. — Вы приглашены сюда на репетицию кинокомпанией, снимающей фильм. У нас есть разрешение для каждого из вас на участие в съемках скачек на ипподроме. Вы просто сделаете это на день раньше, чем планировалось. Для надзора за здоровьем у нас есть врач, требуется только ваше согласие. Кто будет состязаться со мной?
Они уже не чувствовали злости, как раньше, я бросил вызов обратно им в лицо, и они не могли стерпеть это. Двое из них выбрали лошадей оставили мне третью.
— О'Хара убьет тебя, — сказал мне Монкрифф.
Получилось так, что они оставили мне ко на котором предыдущим утром ездила Сильва, несомненно, самого быстрого в нашей конюшне. Я часто скакал на нем галопом, и, если верить его родословной, он должен был уметь преодолевать препятствия.
— У вас нет ни соответствующих штанов, ни обуви, — промолвил Эд, встревоженно глядя на мои повседневные брюки и коричневые ботинки.
— Коню все равно, — ответил я. Я решил, что легкая бесшабашность в данных обстоятельствах будет к месту.
Грум, приведший лошадь, как обычно, готов был помочь мне сесть в седло. Я подтянул подпругу, удлинил стременные ремни и застегнул ремень шлема.
Два жокея, вышедших состязаться со мной, уже сидели верхом и ждали. Устроившись в седле, я засмеялся, сверху вниз глядя на лица остальных. Неожиданно их выражение стало несколько менее напряженным.
— Вы просто сборище негодяев, — сказал я и получил в ответ несколько ухмылок.
Ворота не были заперты, и мы беспрепятственно выехали на дорожку. Круг длиной в полторы мили, по часовой стрелке, с девятью различными препятствиями. Я не участвовал в скачках одиннадцать лет. Я сошел с ума. Это было великолепно.
Отвратительные длинные слова типа «безответственность» словно змеи проплывали в моем сознании. Я держал на плечах фильм стоимостью во много миллионов. Я знал, даже без самонадеянности, что суфле, которое я готовил, прокиснет, если повар удалится.