— На ньюмаркетских выгонах их нет, — заверил я его.
— А если я упаду?
— Мы поднимем вас и снова усадим в седло.
— Иногда я ненавижу вас, Томас. — Он ухмыльнулся и ушел.
Я оставил Люси разбираться в грудах формуляров, в вестибюле подобрал своих нянек и был доставлен обратно в конный двор.
По пути в «Литературный клуб» я заглянул в располагавшийся внизу кабинет, занимаемый в основном Эдом, и там среди деловой мешанины телефонов, факсов и скоростного ксерокса нашел молодую женщину-оператора, которую и попросил дозваниваться по номеру Ридли Уэллса, а если он вернется домой и ответит на звонок, немедленно соединить его со мной.
— Но вы же велели никогда не делать этого, ведь телефон может зазвонить во время съемки.
— Мы можем переснять, — сказал я. — Мне нужен этот человек. Понятно?
Она кивнула, успокоенная, а я пошел наверх, чтобы вновь добиться от Сиббера и Сильвы самого ядовитого выражения лиц.
Ридли Уэллс ответил на вызов в половине четвертого и, судя по голосу, был пьян.
Я сказал:
— Помните, вы спрашивали у нашего продюсера О'Хары, нет ли в нашем фильме работы с лошадьми для вас?
— Он ответил, что нет.
— Верно. Но теперь она есть. Вы по-прежнему заинтересованы в ней? — Я упомянул об оплате, на которую можно было поймать и не такую мелкую рыбешку, как Ридли. Он даже не спросил, что за работа подвернулась.
— Завтра в семь утра мы пришлем за вами машину, — продолжал я. — Она доставит вас к конюшне, где мы держим лошадей. Вам не надо ничего брать с собой. Мы предоставим вам костюм из нашей костюмерной и лошадь. Мы не собираемся заставлять вас делать что-либо опасное или необычное. Нам просто нужно появление всадника в сцене, которую мы снимаем завтра.
— Ладно, — важным тоном ответил он.
— Не забудьте, — настаивал я.
— Не будем об этом, старина.
— Нет, — ответил я. — Будем об этом. Если вы не будете трезвы к утру, не будет ни работы, ни оплаты.
После паузы он повторил:
— Ладно, — и я надеялся, что он имел в виду именно это.
Когда мы завершили крупные планы и отснятая за день пленка благополучно отбыла в Лондон на проявку, я просмотрел в проекторной вчерашние сцены и порадовался за Билла Робинсона — он и его чудовищный мотоцикл прямо-таки излучали энергию, наполняя душу персонажа Нэша уверенностью, которая ой как понадобится ему, когда придет время действовать.
Отвага из мира воображения, думал я. Я хотел, чтобы фильм воскресил эту старую идею, но не вбивал ее ни в чью голову. Я хотел, чтобы люди увидели то, о чем знали всегда. Чтобы открылась дверь. Открыватель дверей — это было мое призвание.
Дождь перестал идти более или менее ко времени, и Монкрифф занялся во дворе погрузкой камер, пленки, осветительных приборов и операторов на грузовики для съемок Нэша на Хите «в лунном свете».
Нэш появился с точностью до минуты, что никого не удивило, и через полчаса вышел из дома в костюме для верховой езды и гриме для ночных съемок, неся шлем и требуя подать ему самую спокойную лошадь.
— Если бы только твои поклонники слышали тебя! — сухо заметил я.
— Вам, Томас, — с улыбкой сказал он, — следовало бы испытать шесть «g» в «мертвой петле» на малой высоте.
Я покачал головой. Нэш мог водить реактивные самолеты — что и делал между съемками фильмов, а я не мог. До того как стать суперзвездой, Нэш прошел службу в военно-воздушных силах, летал на истребителях, и это тоже было частью окружавшего его романтического ореола.
— Действие происходит за одну или две ночи до сцены с мотоциклом, — сказал я. — Вы были обвинены. Вы встревожены. Понятно?
Он кивнул. Сцены с верховой ездой ночью были в сценарии с самого начала, и он был готов к ним.
Съемочный грузовичок медленно взбирался по дороге на холм. Нэш, ехавший рядом с нами (лошадь и всадник «в лунном свете»), выглядел задумчивым и расстроенным. Затем мы отсняли, как он сидит на земле, прислонившись спиной к качающемуся на ветру дереву, а лошадь щиплет траву поблизости. Мы уже более или менее закончили, когда плотные тучи неожиданно разошлись и среди их живописно-мрачных обрывков засияла настоящая полная луна. Монкрифф развернул камеру в небеса и снимал больше минуты, а потом торжествующе усмехнулся мне сквозь клочковатую бороду.
Длинный день завершился. Вернувшись в «Бедфорд Лодж», я обнаружил, что еще три коробки разобраны, а на столе лежит записка от Люси. В записке говорилось, что ее родители все-таки попросили ее вернуться домой на воскресенье, но она надеется, что я не рассержусь. Она обещала вернуться в понедельник.
«Коробка VIII. Формуляры. Равнинные скачки.
Коробка IX. Подковы.
Коробка X. Энциклопедия, А — И».
Подковы были настоящие, каждая лежала в пластиковом пакете и была снабжена этикеткой с кличкой лошади, которая была ею подкована, а также датой победы, названием ипподрома и проходивших скачек. Валентин был истинным коллекционером, и подковы, обеспечившие успех, забирал себе.
Я взял первый том энциклопедии, ничего особенного не собираясь искать, и, найдя листок бумаги, служивший закладкой, открыл на этом месте книгу. Автократ — единовластный правитель. Дальше следовало несколько примеров.
Я закрыл энциклопедию и откинул голову на спинку кресла, решив, что самое время снять дельта-гипс и приготовиться ко сну.
Мысль, которая пронзила меня как удар тока, полностью прогнав сонливость, пришла словно бы ниоткуда, но это слово прежде возникло где-то на грани неосознанного.
Автократ…
Несколько дальше на странице шло слово «аутоэротизм».
Я вынул том из коробки и прочитал длинное разъяснение. Я узнал больше, чем мне хотелось бы, о различных видах мастурбации, хотя ничего особо значимого не обнаружил. Крайне разочарованный, я собрался было положить закладку на место, но мой взгляд упал на нее, и я задержал руку. На закладке, вложенной когда-то Валентином, было написано одно-единственное слово: «Парафилия».
Я не знал, что такое парафилия, но я порылся в еще не разобранных коробках и наконец нашел том энциклопедии на букву «П», отыскав в нем слово, указанное Валентином.
В этом томе тоже была закладка, и именно на странице со словом «Парафилия».
Парафилия, прочел я, состоит из многих проявлений извращенной любви. Одним из них является «эротическое удушение — ограничение притока крови к мозгу для стимуляции сексуального возбуждения».
Знание Валентина о самоудушении, о процессе, который он описал профессору Дерри, было почерпнуто из этой книги.
«В 1791 году в Лондоне, — читал я, — один известный музыкант умер в результате своей склонности к парафилии. Однажды после обеда в пятницу он нанял проститутку и велел ей завязать вокруг его шеи шнур, который он мог бы затем затягивать до наступления удовлетворения. К несчастью, он зашел слишком далеко и удушил себя до смерти. Проститутка сообщила о его смерти и была заподозрена в убийстве, но признана невиновной, поскольку пристрастие музыканта к извращениям было общеизвестно. Суд постановил не публиковать записи по данному делу в интересах благопристойности».