К тому времени, когда полицейские обустроили помещение для допросов и принялись расспрашивать меня стало ясно: до них дошли сведения о ссоре тренера и жокея после победы Подсвечника в первом заезде. Получалось, что Билл Бартон был подозреваемым номер один.
Я твердо заявил главному инспектору-детективу Карлислу из глочестерширского отделения полиции, что Хью, очевидно, был убит профессиональным киллером, принесшим с собой оружие на скачки, а Билл Бартон просто не мог каким-то чудом раздобыть «из воздуха» это орудие убийства. 'Гак что его стычка с жокеем после первого заезда еще не повод для кровавой расправы.
– А. – отозвался он, – вот как вы все склонны думать, а между тем Билл Бартон, наверное, давно успел это спланировать.
Да, я разговаривал сегодня с Хью Уокером, несколькими часами ранее.
Нет, он не сказал мне ничего, что могло бы заинтересовать полицию или пригодиться ей в ходе расследования.
Да, я видел Хью Уокера вместе с Биллом Бартоном после первого заезда.
Нет, я не знаю, отчего кто-либо мог желать ему смерти.
Да, я вновь свяжусь с ними, если мне придет в голову что-нибудь важное.
Я вспомнил о сообщении в автоответчике моего лондонского телефона и решил о нем не упоминать. Сперва я хотел бы его прослушать, но система дальнего доступа в моем автоответчике вышла из строя.
На следующее утро вся национальная пресса на первых страницах описала успех и агонию Овен Клинера. Посвященная ему статья в «Таймс» заняла целых три страницы с графическими изображениями его победы и последовавшей за нею катастрофы. Лишь на седьмой странице появилась короткая заметка о том, что позднее, днем, было обнаружено тело жокея Хью Уокера и нашел его Сид Холли, экс-жокей, а ныне частный детектив. Но даже здесь приводились ссылки на печальную кончину героя-жеребца, и непредубежденный читатель легко мог подумать, что эти два события тесно связаны. Создавалось впечатление, будто смерть Уокера являлась причудливым последствием ухода из жизни великой лошади и жокей покончил с собой в порыве отчаяния, хотя на победившем Клинере ехал вовсе не он. В заметке не упоминалось о трех пулевых ранениях в грудь Хью. Хорошо, что хотя бы полиция не рассматривала его смерть как самоубийство и понимала: каждая из трех выпущенных пуль могла оказаться роковой.
«Рэйсинг Пост» пошла еще дальше, и рассказ о карьере Овен Клинера растянулся в ней на восемь страниц, а его некролог мог соперничать с некрологом премьер-министра.
– А ведь это была всего лишь проклятая лошадь, – заявил за завтраком Чарлз. – Вроде лондонского мемориала животным, погибшим на войне. Сентиментальная чепуха. Нелепость.
– Да будет вам, Чарлз, – упрекнул его я. – Вы же чуть не плакали, когда умирали ваши собаки. Я сам это видел. Какая тут разница?
– Чушь! – Но он знал, что я был прав. – Когда ты поедешь? – спросил Чарлз, желая изменить тему.
– После завтрака. Мне надо написать несколько отчетов.
– Приезжай. Я буду тебя ждать. Приезжай почаще и гости, сколько тебе нравится. Мне хорошо, когда ты здесь, и я скучаю, если тебя долго нет.
Я был приятно удивлен. Сначала он с неприязнью отнесся к браку своей дочери с жокеем. Неподходящая пара для дочери адмирала, подумал он. Но когда я обыграл его в шахматы, моя победа стала катализатором долгой и прочной дружбы, пережившей крушение моего брака и крах моей карьеры наездника. Эта дружба сделалась очень важной и едва ли не определяющей для успехов в моей новой жизни – вне седла. Чарлз не из тех людей, кто открыто выражает эмоции, ведь служба командира сама по себе – дело одиночки, и человек должен научиться быть сдержанным и замкнутым в присутствии младших по чину.
– Спасибо, – поблагодарил его я. – Мне очень нравится здесь бывать, и я скоро вас навещу.
Мы оба знали, что я склонен приезжать в Эйнсфорд, лишь когда у меня возникают серьезные проблемы, либо я в глубокой депрессии, либо первое сочетается со вторым. Эйнсфорд стал моим убежищем и моим лекарством. Это была моя скала в добровольно выбранных мной бурных водах жизни.
Я покинул Эйнсфорд сразу после завтрака и поехал в Лондон по довольно пустому шоссе М40. Дождь безжалостно стучал о крышу моего «Ауди», когда я обогнул угол Гайд-парка и двинулся по Белгравии. Я обосновался на четвертом этаже здания на Эбури-стрит около Виктория-стейшн и через пять лет начал чувствовать себя в квартире по-домашнему. Не в последнюю очередь потому, что жил там не один.
Женщину, «с которой сейчас трахался Сид Холли», или секрет, хранимый мной от бесцеремонных журналюг вроде Криса Бишера, звали Марина ван дер Меер. Эта голландская красавица и умница, натуральная блондинка, работала в химической лаборатории Института исследований раковых заболеваний в Линкольн'с Инн Филдс. Там занимались поисками чаши Святого Грааля, то есть пытались с помощью простых тестов обнаружить рак задолго до проявления его симптомов. Это раннее отслеживание, поясняла она, должно будет привести и к раннему исцелению.
Когда я появился у себя в полдень, то застал ее сидящей на большой кровати в пушистом, розовом халате. Марина читала субботние газеты.
– Ну и ну, настоящий маленький Шерлок Холмс! – Она указала на мою фотографию в «Телеграф». Ее очень часто печатали в газетах, и на ней я радостно улыбался, получив приз на скачках. Этой фотографии было уже больше десяти лет, и мне она нравилась, хотя бы из-за отсутствия седых волос на висках, успевших пробиться за последние годы.
– Тут говорится, что ты обнаружил тело. Могу поручиться, это дело рук полковника Мастарда. Он был в консерватории и сумел воспользоваться бас-трубой. – Она прекрасно владела английским, хотя в ее речи слышался легкий намек на акцент или, вернее, специфическое повышение и понижение интонаций. Настоящая музыка для моих ушей.
– Что же, он мог это сделать, но сперва должен был переплавить бас-трубу в пули.
– В газете не сказано, что в жокея стреляли. – Она не смогла скрыть удивления и постучала пальцами по страницам. – И у меня создалось впечатление, будто это была естественная смерть или самоубийство.
– Трудно три раза подряд выстрелить себе в сердце. Полиция решила держать все в тайне, а я ни словом не обмолвился прессе.
– Вау!
– Кстати, а что ты делаешь в постели? – спросил я, ложась с нею рядом на подушки. – Пора бы и позавтракать.
– Я не голодна.
– Увлеклась работой, чтобы отбить аппетит? – усмехнулся я.
– Думала, ты никогда не спросишь. – Она хихикнула и пожала хрупкими плечами, обтянутыми халатом.
Крис Бишер, съешь свою шляпу.
Почти весь день мы провели в постели, наблюдая по телевизору за скачками, а в перерывах я писал отчеты для клиентов. Сначала мы решили отказаться от прогулки в Сент-Джеймс-парк из-за непрекращающегося дождя. Но в конце концов прошлись под зонтами и по дороге пообедали в «Сантини», итальянском ресторане на углу. Марина заказала цыпленка, а я выбрал камбалу по-дуврски, без костей.