— Это будет тебе кое-чего стоить, — предупредил Кевин.
— Согласен, — ответил я, и мы сошлись в цене и в том, что я ему первому отдам любую историю, которую раскопаю.
Он выполнил свои обязательства в тот же день, прислав с курьером запечатанный коричневый пакет с фотокопиями небольших заметок из газет Ливерпуля, Ридинга, Шрусбери, Манчестера, Бирмингема и Йорка. Во всех газетах указывались имена и адреса владельцев пострадавших лошадей, так что я сел в машину и навестил их. Четыре дня спустя, когда я вернулся в дом Линды Фернс в Кенте, я уже наслушался о негуманном отношении людей к лошадям столько, что хватит на всю жизнь. Причиненные увечья и в самом деле превосходили все мыслимые пределы, но по сравнению с тем, что случилось с тремя двухлетками, все они были случайными и цельной картины не составляли. Связь прослеживалась в случаях с отрубленными ногами.
— Я нашла его ногу возле поилки на пастбище, — сказала мне одна женщина. — Я не могла в это поверить. Просто нога. Правду говоря, меня вырвало. Он был такой симпатичный жеребчик. — Она вздохнула. — Его не было возле этой ноги. Он бродил неподалеку на трех ногах и щипал траву. Просто пасся, как будто ничего не случилось. Похоже, он совсем не чувствовал боли.
— Что вы сделали? — спросил я. — Я вызвала ветеринара. Он приехал... Он дал успокаивающее мне. Он сказал, что мне это нужно больше, чем жеребцу.
— Был ли ваш жеребец застрахован?
Она не обиделась на этот вопрос. Я подумал, что ее уже много раз об этом спрашивали. Страховки не было. Они сами разводят чистокровных лошадей, сказала она. В этот день они были на состязаниях в Челтенхэме и выиграли Золотой кубок — это был день триумфа, а на следующее утро...
Я спросил имя и адрес ветеринара и отправился навестить его.
— Как была отрублена нога? — спросил я.
Ветеринар наморщил лоб.
— Я точно не помню. Сделано было аккуратно, кровь почти не шла. На траве примерно в ярде от отрубленной ноги была лужа крови — и все. Жеребец позволил мне подойти. Он выглядел спокойно и нормально, вот только передняя нога кончалась у щетки.
— Это было сделано топором?
Он задумался.
— Я бы сказал, что скорее это было мачете. Всего один удар, быстрый и точный. Тот, кто это сделал, знал, куда целиться, если только это было не просто везение.
— Вы говорили с полицией?
— Конечно. Приехал детектив в чине сержанта. Его тоже вырвало. Потом я позвал живодеров, и они завалили жеребца. Проклятые вандалы! Я бы им самим ноги поотрубал и посмотрел, как им понравится ковылять на обрубках.
Тут он вспомнил о моей покалеченной руке и покраснел, смущенный и сконфуженный. Это дело насчет моей руки было шумным. Все знали, что произошло. Я в конце концов перестал вздрагивать, когда мне об этом напоминали.
— Да ничего, — сказал я.
— Простите. Язык у меня длинный...
— Как вы думаете — может, ампутацию произвел ветеринар? Или кто-то, знакомый с хирургией? Было ли это сделано скальпелем? Делали ли жеребцу местную анестезию?
— Не знаю, — расстроенно сказал он. — Я только могу сказать, что, кто бы это ни сделал, он умеет обращаться с лошадьми. Этот жеребец бродил на пастбище, хотя и был объезжен.
Я поехал повидаться с сержантом, который выглядел так, будто от одного воспоминания его опять вывернет наизнанку.
— Я видел множество покалеченных людей. И трупы тоже видел, — сказал он. — Но это совсем другое дело. Бессмысленное. У меня даже желудок взбунтовался.
У полиции не было подозреваемого. Для них это было отдельное событие, а не часть общей картины. Единственное свидетельство, которое они имели, это :что от поля, где пасся жеребец, удалялся голубой «Лендровер», а «Лендроверов» в сельской местности тринадцать на дюжину. Дело не закрыли, но и не вели активного расследования. Жеребец и его копыто давно отправились на фабрику по производству клея.
— У вас есть какие-нибудь фотографии? — спросил я. Сержант ответил, что фотографии — дело полиции, а не общественности.
— Я знаю, кто вы, — добавил он, — но для нас вы — общественность.
Извините.
Хозяйка жеребца сказала, что была слишком потрясена, чтобы заботиться о фотографиях.
Я поехал дальше, на север Ланкашира, и попал в бурю эмоций. Рослый, шумный и взбешенный фермер — из тех, кто всегда знает все лучше других, дал волю своему праведному гневу, кричал мне в лицо, брызгал слюной и тыкал в воздух пальцем, выпятив челюсть в классическом животном выражении агрессии.
— Лучший жеребец, какой только у меня был, — бушевал он. — Он стоил мне кучи денег, но был хорош. Порода, стать и все такое. И быстрый, скажу я вам. Он должен был скакать в Ньюмаркете на следующей неделе.
Он упомянул известного тренера, который, как я знал, не работал с пустышками.
— Прекрасный жеребец, — продолжал фермер. — И потом эти полицейские спрашивают, не убил ли я его, чтобы получить страховку! Я вас спрашиваю, что это такое! Он не был застрахован. Я им так и сказал. Они сказали, что я не могу подтвердить, что он не был застрахован. Вы понимаете? Вы знаете, что можно подтвердить, застраховано ли что-то, но нельзя подтвердить, что вы ничего не застраховали? Вы это знаете?
Я сказал, что слышал об этом.
— Я их послал! Они не искали того, кто отрубил моему коню ногу, они только проверяли, не я ли это сам сделал. Они так меня обозлили...
Ему не хватило слов, и он умолк. Я встречал людей, которых несправедливо обвиняли в поджогах, избиении детей, воровстве и взяточничестве, и поэтому я знал этот тон оскорбленной невинности. Я готов был поспорить, что разозленный фермер не рубил ногу своему жеребцу, и так ему об этом и сказал. Он сильно удивился.
— Вы мне верите?
— Конечно, — кивнул я. — Все дело вот в чем: кто знал о том, что вы купили прекрасного быстрого жеребца и держите его на своей ферме в поле?
— Кто знал? — Он выглядел виноватым, как человек, столкнувшийся с неприятным фактом. — Я трепал языком направо и налево. Да половина графства знала. И еще я хвастался им в Эйнтри, накануне Большого национального.
Я был одним из спонсоров этого ленча — ну, «Топлайн фудс», — и с жеребцом было все в порядке. Утром я его проведал. А на следующую ночь, после Национального, это и случилось.
Он сам сделал цветные фотографии, не доверяя полиции, и с готовностью показал их мне.
— Передняя бабка, — сказал он, тыкая пальцем в сделанный крупным планом снимок отрубленной ноги. — Отсечена точно под щеткой. Почти в суставе. Вон, видите — белые концы костей.
Фотографии дрожали в руках. Не помогло и то, что я видел собственную левую кисть почти в таком же состоянии.
— А что думает ваш ветеринар? — спросил я.
— То же, что и я.