— Что случилось, что случилось? Она упала?
— Мы только нашли ее, — отвечал второй конюх. — Мы возвращались из паба. Но она повернулась, сэр, она что-то говорила.
Джинни и правда слегка дернулась и сказала:
— Папа.
— Да, Джинни, я здесь. — Он протянул руку и погладил ее. — Сейчас мы тебе поможем. — В его голосе прозвучало облегчение, но ненадолго.
— Папа, — пробормотала Джинни, — папа.
— Да, милая, я здесь.
— Папа...
— Она вас не слышит, — озабоченно сказал я.
Он повернул ко мне лицо; во тьме блеснули его глаза.
— Вызовите «скорую». Телефон у Найджела в доме. Скажите, чтоб гнали машину как можно быстрей. Боюсь, ее нельзя двигать... Вызовите «скорую».
Я сорвался было выполнять поручение, но одышливый конюх сказал:
— Найджела нет. Я туда стучал. Там никого, и все заперто.
— Я вернусь обратно.
Я ворвался в дом и постарался угомонить свое хриплое дыхание, чтобы мои слова прозвучали разборчиво.
— Скажите им, чтоб подъезжали снизу, от деревни... маленькое ответвление справа... там, где развилка. Оттуда миля... широкие железные ворота, слева.
— Понятно, — бесстрастно сказал голос. — Уже выезжают.
Я стащил со своей постели стеганое ватное одеяло, бросился бегом через поместье и нашел все, как было.
— Они едут, — сказал я. — Как она?
Оливер как мог тщательно подоткнул одеяло вокруг своей дочери.
— Она все время что-то говорит. Только звуки, не слова.
— Па... — сказала Джинни. Веки ее дрогнули и слегка приоткрылись.
— Джинни, — настойчиво повторил Оливер. — Папа здесь.
Ее губы пошевелились и что-то неразборчиво прошептали. Глаза смотрели в никуда, поблескивали, но это отражался в них лунный свет, и ни признака сознания.
— О Господи, — пробормотал Оливер. — Что с ней случилось? Что могло случиться?
Два конюха стояли рядом и неловко переминались, не зная, что ответить.
— Пойдите откройте ворота, — приказал им Оливер. — Встаньте на дороге. Просигнальте «скорой», когда она подъедет.
Они побежали будто с облегчением; подъехала «скорая», вспыхнули огни, два человека в спецодежде проворно подхватили Джинни и осторожно уложили на носилки. Оливер попросил их дождаться, пока он выкатит «Лендровер» из гаража Найджела, и через короткое время «скорая» рванула в больницу, а мы с Оливером поехали следом.
— Как удачно, что у вас есть ключ, — пришло мне в голову. Надо было что-то говорить, хоть что-нибудь.
— Мы всегда держим его в той банке на полке.
На банке было написано: «Черная Смородина. Таблетки от кашля. Принимать по назначению».
Оливер вел машину как автомат, держась позади фонарей «скорой».
— Почему они не едут быстрей? — спрашивал он, хотя они ехали с приличной скоростью.
— Наверное, не хотят ее трясти.
— Думаете, у нее удар?
— Она слишком молода.
— Нет. У меня была двоюродная сестра... Аневризма аорты, когда ей было шестнадцать.
Я покосился на его лицо: жесткое, суровое, сосредоточенное.
Путь казался бесконечным, но вот он кончился у огромной, сияющей огнями больницы, растянувшейся на целый городок. Люди в спецодежде открыли задние дверцы машины, Оливер припарковал «Лендровер», и мы вошли в ярко освещенный приемный покой и увидели, как они вносят Джинни в занавешенный бокс и как потом выходят со своими носилками; мы поблагодарили их, и они ушли.
Медсестра указала нам на стулья и велела посидеть, пока она сходит за доктором. Помещение было пустым, тихим; все наготове без суеты. Десять часов, воскресная ночь.
Пришел доктор в белом халате, с болтающимся стетоскопом. Индиец, молодой, черноволосый, потирающий глаза большим и указательным пальцами. Он прошел за занавеску вместе с сестрой, и около минуты Оливер стискивал и разжимал кулаки, не в силах сдержать тревогу.
Голос доктора слышался очень ясно, индийский акцент не мешал.
— Не было смысла везти ее сюда. Она мертва.
Оливер вскочил на ноги, одним прыжком пересек сияющий чистотой пол и лихорадочно отдернул занавеску.
— Она не мертва. Она говорила. Двигалась. Она не мертва.
Я в ужасе рванулся за ним. Она не могла умереть, никак не могла, вот так скоро, и больница даже не будет пытаться ее спасти. Она не могла.
Доктор, нагнувшийся над Джинни, выпрямился, отнял руку от ее головы и посмотрел на нас.
— Это моя дочь, — сказал Оливер. — Она не мертва.
Что-то вроде утомленного сострадания выразилось в плечах доктора.
— Мне очень жаль, — сказал он. — Она умерла.
— Нет! — Слово мучительно сорвалось с губ Оливера. — Вы ошиблись.
Позовите кого-нибудь еще.
Медсестра всплеснула руками, но молодой доктор мягко сказал:
— Пульса нет. Сердце не бьется. Зрачки не реагируют. Она умерла минут десять назад, может быть, двадцать. Я могу позвать кого-нибудь еще, но тут ничего не поделаешь.
— Но почему? — не мог понять Оливер. — Она разговаривала.
Темный доктор взглянул туда, где Джинни лежала на спине с закрытыми глазами, каштановые волосы обрамляли очень бледное лицо. Ее одежда была расстегнута для удобства прослушивания, виден был белый бюстгальтер, и медсестра также распустила посвободнее корсаж ее юбки. Джинни выглядела такой юной, такой беззащитной, она лежала немо, недвижимо, и я оцепенел, неспособный поверить, как и Оливер, неспособный принять то, что так чудовищно изменилось.
— У нее череп разбит, — сказал доктор. — Если она разговаривала, значит, она умерла по дороге, в машине. Когда поврежден череп, такое бывает. Мне очень жаль.
Снаружи взвыла сирена «скорой помощи», и за дверьми, через которые мы входили, вдруг возник шум, засуетились люди, возбужденные голоса отдавали несвязные распоряжения.
— Автомобильная авария, — выкрикнул кто-то, и глаза доктора скользнули мимо нас к новой нужде, к будущему, а не к прошлому.
— Я должен идти, — проговорил он, и медсестра, закивав, сунула мне в руку то, что держала: белый плоский пластиковый флакон.
— Это вы можете забрать, — сказала она. — Это было заткнуто у нее за корсажем, на животе.
Она собралась было прикрыть Джинни простыней, но Оливер остановил ее.
— Я сам это сделаю. Я хочу побыть с ней.
Молодой доктор кивнул, и мы с ним и медсестрой покинули бокс и задернули за собой занавеску. Наступила недолгая тишина, и доктор окинул взглядом три или четыре штуки носилок, прибывших ко входу, и глубоко вздохнул, как будто выбирая остатки энергии из дальних резервов.