Я понимающе кивнул. Если уж и существует чья-то биография, на которой я бы не хотел сломать зубы, то это, точно, его. Чересчур сложно.
Неожиданно рядом с ним возник Ронни и отвел в сторону; я же в промежутке между дожевыванием куска говядины с чатни и выслушиванием сетований Дэйси на систему компьютерной защиты мог наблюдать за Ронни, наигранно кивающим головой, и Тремьеном, продолжавшим кипеть от негодования. Наконец, когда на блюдах осталось лишь несколько перышек кресс-салата, Ронни весьма твердо попрощался со своим гостем, который все еще не желал уходить. — В настоящий момент нет ничего конкретного, что бы я мог предложить с пользой для тебя, — увещевал Ронни, пожимая вялую руку Тремьена и буквально выталкивая его в дверь дружеским хлопком по плечу. — Предоставь это мне, я посмотрю, что можно сделать. Звони.
С явной неохотой Тремьен наконец удалился; Ронни же, не выказывая ни малейших признаков облегчения, повернулся ко мне.
— Теперь пойдем, Джон. Извини за то, что продержал тебя так долго, — сказал он, направляясь обратно, в свой кабинет.
— Тремьен спрашивал, писал ли я биографические очерки, — сообщил я, усаживаясь в свое прежнее кресло для посетителей.
Ронни бросил на меня быстрый взгляд, размещаясь в своем мягком темно-зеленом кожаном кресле и как бы в нерешительности плавно раскачиваясь из стороны в сторону. Наконец он прекратил эти манипуляции и спросил:
— Он предложил тебе работу?
— Не совсем так.
— Мой совет тебе — не думай об этом.
Не дав мне времени убедить его в том, что я и не собираюсь думать об этом, он продолжал:
— Справедливости ради стоит сказать, что он хороший берейтор и пользуется широкой известностью в конноспортивной среде. Так же, справедливости ради, он гораздо лучше на самом деле, чем мог показаться тебе сегодня. Но менее справедливо будет согласиться и с тем, что у него была интересная жизнь. Но этого мало. Все зависит от того, как это изложить на бумаге. — Он сделал паузу, помолчал, вздохнул. — А Тремьен никак не хочет этого понять. Ему нужно громкое имя, исключительно из-за престижа. Но ты же сам слышал его: он считает, что каждый может быть писателем, и на самом деле не видит никакой разницы между профессионалом и любителем.
— Ты найдешь ему кого-нибудь? — спросил я.
— Но только не на тех условиях, которые он ставит. — Ронни задумался. — Мне кажется, что тебе я могу рассказать, поскольку он уже подкатывался к тебе. Он просит найти писателя, который согласился бы жить у него дома по меньшей мере месяц для обработки всех его вырезок и записей и для продолжительных бесед. Никто из маститых на это не пойдет, у всех у них иной образ жизни. Кроме того, он хочет семьдесят процентов авторского гонорара, который и в любом-то случае не будет высок. Никакой известный писатель не станет работать за тридцать процентов.
— Тридцать процентов… включая аванс?
— Совершенно верно. Аванс не больше твоего, если я сумею его еще пробить.
— Это обрекает меня на голодное существование.
Ронни улыбнулся.
— Сравнительно мало людей живут только писательским трудом. Уж ты-то должен знать об этом. Ну ладно, — он наклонился вперед, как бы давая понять, что тема Тремьена исчерпана, и выпалил: — Теперь насчет этого издания твоей книги в Америке…
Оказалось, что литературный агент в Нью-Йорке, иногда сотрудничавший с Ронни, поинтересовался у моих издателей, есть ли что-нибудь интересное на подходе. Они отослали его обратно к Ронни. Так вот не захочу ли я, сказал Ронни, послать ему экземпляр своей рукописи, а он, если посчитает, что книга найдет сбыт на американском рынке, постарается найти ей надежного издателя.
Я старался держать рот на замке, но внутри чувствовал, что задыхаюсь.
— Ну как? — спросил Ронни.
— Я… э-э-э… С удовольствием.
— Я так и думал. Ничего не обещаю, сам понимаешь. Ведь книгу вначале нужно посмотреть.
— Да.
— Если ты помнишь, мы дали твоему издателю здесь права только на Великобританию и страны Содружества. Это дает нам широкие возможности для маневра. — Некоторое время, раскачиваясь, по обыкновению, в кресле, он обсуждал технические детали и перспективы издания. Эти его рассуждения пробудили во мне сомнения. Рынок был перенасыщен, трудностей хоть отбавляй. Но поскольку литературное горнило постоянно требовало угля, моя книга могла оказаться хотя бы охапкой сена. Ронни сказал, что даст мне знать сразу же, как только получит информацию из Нью-Йорка.
— Ну, а как у тебя с новой книгой? — спросил он.
— Медленно.
Он кивнул.
— Вторая всегда идет труднее. Но продолжай работать.
— Буду.
Ронни поднялся и, глядя на заваленный бумагами стол, дал мне вежливо понять, что время моего визита исчерпано, и пожал мне на прощание руку.
— В любое время буду рад видеть тебя, — машинально произнес он, уже озабоченный своими рутинными проблемами; я же прошел по коридору, задержавшись у стола Дэйси.
— Вы собираетесь послать мою рукопись в Америку? — спросил я, застегивая молнию на лыжной куртке и сгорая от желания поделиться с кем-нибудь этой доброй вестью.
— Да, — одарила она меня лучезарным взглядом. — Я сделала это еще в прошлую пятницу.
— Неужели?!
Я направился к лифту, не зная, радоваться мне или негодовать от этой вечной манеры Ронни спрашивать моего согласия на то, что он уже сделал. Я бы ничуть не возражал, если бы он просто заранее сказал мне об этом. Это было лучшее, что он мог для меня сделать, тем более что он имел на это все права.
Спустившись вниз и выйдя на морозный воздух, я вспомнил о том, как впервые очутился в дверях его кабинета.
Написать книгу — это одно, а найти издателя — совсем другое. Прежние мои шесть книжек, хотя и были опубликованы и уже поступили в продажу, являлись частью моей работы на туристическое бюро, где мне платили неплохо, но требовали моего длительного отрыва от цивилизации для сбора материала. Владельцем моих книжек было бюро, оно же их и публиковало, но выхода на литературный рынок у него не было.
Рукопись своей предыдущей книги я отнес сам в небольшое, но известное издательство (найдя его адрес в телефонной книге) и передал ее симпатичной девушке, которая обещала положить ее в рабочую папку и проследить за прохождением.
Рабочая папка, объяснила она, демонстрируя ямочки на щеках, служила вместилищем тех не обсужденных еще сочинений, которые приходили по почте каждый день. Она уверила меня в том, что моя книга будет обязательно прочитана, а за ответом я могу прийти через три недели.
Через три недели с теми же ямочками на щеках она сообщила мне, что моя книга не совсем в их «жанре», представленном в основном «серьезной литературой». Она предложила мне обратиться к агентам, которые найдут возможность ее пристроить. Она же дала мне список их имен и адресов.