Когда Нолан удалился, на его месте моментально нарисовался Льюис, одаривший меня злобным подобием улыбки:
— Нолану вы как кость в горле, милейший.
— И не говорите.
Льюис еще не успел набраться. Так же как и его брат, он пришел на банкет один, хотя Гарри как-то упомянул разговоре, что Льюис женат, однако его затворница-жена предпочитает оставаться дома, чтобы, не видеть пьяных выходок мужа.
— Нолан привык быть в центре всеобщего внимания, а вы узурпировали его трон, — продолжал Льюис.
— Вздор.
— Фиона и Мэкки теперь уже не с него, а с вас не сводят восторженных глаз. А Тремьен, а Гарет… — Он хитро и как-то искоса взглянул на меня. — Держите свою шею подальше от рук моего братца.
— Льюис! — Абсолютное отсутствие каких-либо братских чувств поразило меня больше, чем его предостережение. — Смотрите, как бы он вам не свернул шею.
— Иногда я его ненавижу, — откровенно признался Льюис и, круто повернувшись, зашагал прочь, считая, что сказал вполне достаточно.
Гости с бокалами в руках то сходились, то расходились, менялись местами, громко приветствовали друг друга, будто не виделись годами, хотя наверняка большинство из них уже встречались на ипподроме во время дневных заездов. С лица Тремьена не сходила широкая улыбка, он с большим достоинством принимал теплые, искренние поздравления. Неожиданно ко мне угрем проскользнул Гарет:
— Он это заслужил, не так ли?
— Несомненно.
— И это заставляет задуматься.
— О чем?
— Я имею в виду, что он только отец. — Он напрягся, пытаясь выразить свою мысль более определенно. — Люди живут парами, ему же, кроме детей и друзей, не с кем разделить свою радость.
— Очень глубокое суждение, — заметил я.
— Я исчезаю. — Ему стало неловко от моего комплимента. — Во всяком случае, я за него очень рад.
Он снова куда-то юркнул, а через минуту вереница приглашенных уже направлялась в импровизированный банкетный зал, гости усаживались на не совсем удобные стулья по десять человек за один стол, в неярком свете горящих свечей листали меню и знакомились со своими случайными соседями. За столом номер шесть мне было выделено место между Мэкки и Эрикой Аптон. Они пришли раньше и уже сидели.
Казалось, Эрика — это сама неизбежность. Впрочем, я подозревал, что до моего прихода Фиона переложила несколько карточек: ее нетрудно было уговорить.
— Это я попросила предоставить мне место рядом с вами, — пояснила Эрика, будто читая мои мысли, — и сделала это, как только узнала, что вы будете сидеть за этим столом.
— Э-э… А почему, позвольте спросить?
— Неужели вы так не уверены в себе?
— Все зависит от того, кто со мной рядом.
— А сами по себе? Когда вы один?
— В пустыне уверенности хоть отбавляй, а вот наедине с карандашом и бумагой — наоборот.
— Разумно.
— А вы? — спросил я.
— На подобного рода вопросы я не отвечаю.
По ее чопорному голосу и церемонной посадке головы я понял, что уступок не будет и мне предстоят суровые испытания, нечто вроде налета тяжелых бомбардировщиков.
— Я бы мог взять вас с собой в пустыню.
Она оценивающе посмотрела на меня долгим пронизывающим взглядом.
— Надеюсь, это не акколада?
— Предложение.
— Со времени нашей прежней встречи вы поднабрались храбрости.
Эрика умела, сказав свою последнюю реплику, оставить собеседника с открытым ртом и не дать ему возможности ответить. Удовлетворенная, она повернулась к Нолану, сидящему рядом с ней с другой стороны. Я заметил, что Мэкки радостно улыбается.
— Нашла коса на камень, — поздравила она меня.
Я разочарованно покачал головой.
— Если бы я умел писать, как она… или скакать, как Сэм, как Нолан… если бы я хоть что-нибудь мог делать так мастерски, то был бы счастлив.
— Попробуйте себя в кулинарии, — мягко и ласково улыбнулась Мэкки.
— К черту кулинарию!
Она рассмеялась:
— А я слышала, что ваш банановый пломбир обладал такой убойной силой, что Гарет даже проспал занятия.
Перкин, сидящий рядом с ней по другую руку, что-то проворчал, пытаясь привлечь внимание жены. Некоторое время я наблюдал за Тремьеном, главой нашего стола, который пользовался явной благосклонностью супруги одного из спонсоров — непрерывно болтающей и безвкусно одетой дамочки. Он, несомненно, предпочел бы ей общество Фионы, сидящей рядом с другой стороны, но положение обязывало — за награду следовало платить вежливостью. Он взглянул через стол, увидел мою улыбающуюся физиономию, прикинул, о чем я в данный момент думаю, и, подмигнув, иронически улыбнулся.
Тремьен по-хозяйски расправлялся с суфле из осетрины и бифштексом «Веллингтон». Сидящий по другую сторону от дамочки Льюис тем временем достал из кармана фляжку водки, налил полный высокий стакан, опрокинул в рот и вновь спрятал бутылку. Фиона хмуро смотрела на него: пьянство Льюиса, даже на мой взгляд, было в высшей степени бессовестным. Казалось, что, убедив суд в своей невменяемости, он вновь и вновь пытается доказать это.
С угрюмым видом, ерзая на стуле между Льюисом и Перкином, что-то быстро уплетал Гарет; выглядел он уставшим. Перкин с братской покровительственностью велел ему прекратить стучать ногой по ножке стола, и Гарет еще больше надулся. Мэкки что-то миролюбиво проворковала, но Перкин лишь огрызнулся в ответ.
Мэкки повернулась в мою сторону и, нахмурившись, спросила:
— Что происходит со всеми?
— Напряжение.
— Из-за Гарри? — Она кивнула, как бы соглашаясь сама с собой: — Все мы притворяемся, но избавиться от чувства недоумения невозможно… А на этот раз все значительно хуже. Тогда мы, по крайней мере, знали, как умерла Олимпия. Смерть Анжелы Брикел вывела всех из равновесия. Жизнь стала какой-то беспокойной.
— Вы в безопасности, — сказал я. — Вы и Перкин. Думайте о своем ребенке.
После моих слов ее лицо как-то само собой просветлело. Мысль о ребенке как бы сняла мрачный налет дурных предчувствий.
До меня донесся голос Перкина. Тоном кающегося грешника тот шептал:
— Извини, дорогая. Извини.
И Мэкки, всепрощающая Мэкки, лидер среди них двоих, вновь повернулась к нему. Интересно, мимолетно промелькнула мысль, будет ли Перкин заботливым отцом?
Банкет продолжался: начались речи. Лощеные джентльмены, которых Мэкки, комментируя для меня происходящее, назвала гималайскими вершинами жокей-клуба, осыпали с соседнего стола комплиментами Тремьена и отвешивали поклоны спонсору. Спонсор, муж той безвкусно одетой болтушки, произнес панегирик в адрес Тремьена, который выслушал его с вниманием и лишь слегка поморщился, когда оратор нечетко произнес кличку его любимца — вместо Заводного Волчка получился какой-то Попрыгунчик. Затем лакей в фирменной ливрее гостиницы «Каслхаусез» вынес поднос, на котором был установлен собственно приз — серебряный кубок, оправленный по окружности фигурками скачущих лошадей. Поистине достойная награда для такого случая.