Вот он, человек, который думал, что убил меня… лучник.
— Так знаете или нет? — вновь спросил он.
На лице его не отразилось никаких чувств, но я отдавал себе отчет в том, что от моего ответа зависит его судьба.
После длительной паузы, в течение которой он сумел прочитать в моих глазах ответ на свой вопрос, я сказал:
— Да.
Я заметил, как внутри у него как бы что-то оборвалось. Однако он не рассыпался на части, не впал в ярость, даже не попытался вырвать у меня из груди стрелу или прикончить меня каким-нибудь иным способом. Он ничего не объяснял и не пытался оправдываться. Он выпрямился и уставился на приближающихся к нам Тремьена, Мэкки и врача. Сидевший в шаге от меня Гарет слышал весь наш разговор.
— Я очень люблю Мэкки, — вдруг сказал Перкин. Этим он фактически сказал все.
Я провел ночь в счастливом неведении относительно того, какую кропотливую работу проделали над моей грудью хирурги. Придя в сознание поздним утром, я с изумлением увидел вокруг себя массу трубок и приборов, о существовании которых даже не подозревал. Кажется, выживу: на лицах врачей я не увидел озабоченности.
— У него лошадиное здоровье, — произнес кто-то из них. — Мы быстро поставим вас на ноги.
Сестра сказала, что меня хотел видеть полицейский, но все посещения запрещены до завтрашнего дня.
Назавтра, то есть в среду, я уже обходился без искусственного легкого, хотя дыхание и было прерывистым. Я сидел в постели с разведенными в стороны плечами и ел суп. По-прежнему увитый дренажными трубками, я что-то говорил, испытывая легкое недомогание. Врачи говорили, что дело идет на поправку.
Против моего ожидания, первым пришел меня навестить не Дун, а Тремьен. Он пришел после полудня, бледный, усталый, постаревший.
Он не интересовался моим самочувствием. Подойдя к окну послеоперационной палаты, в которой, кроме меня, никого не было, он какое-то время смотрел наружу, а потом повернулся и сказал:
— Вчера случилось нечто ужасное.
Я заметил, что его бьет какая-то внутренняя дрожь.
— Что? — участливо поинтересовался я.
— Перкин… — голос его сорвался. Он был в полном отчаянии.
— Присядьте.
Он сел в кресло для посетителей и поднес руку к лицу, так, чтобы я не мог видеть, насколько он близок к тому, чтобы заплакать.
— Перкин, — после некоторой паузы сказал он. — Кто бы мог подумать, что после стольких лет своего увлечения он допустит такую оплошность.
— Что случилось? — спросил я, когда он замолчал.
— Он вырезывал какую-то деталь для своего очередного сундучка… и неосторожным движением ножа перерезал на ноге артерию. Он истекал кровью… пытался доползти до двери… вся мастерская была залита его кровью… пинты крови. Ему и раньше случалось порезаться, но сейчас… Его нашла Мэкки.
— Нет, не может быть, — поразился я.
— Она в жутком состоянии, но отказывается принимать транквилизаторы, чтобы не нанести вред своему ребенку.
Глаза его наполнились слезами, как он ни пытался их сдержать. Чуть успокоившись, он вытащил носовой платок и трубно высморкался.
— Сейчас с ней Фиона. Она нам очень помогает. — Он сглотнул. — Я не хотел говорить вам об этом, но вы бы сами спросили меня, почему не пришла Мэкки.
— Наоборот, хорошо, что сказали.
— Мне уже пора. Я сам должен был сообщить вам эту неприятную новость.
— Да, вы правы. Спасибо.
— Предстоит еще столько горестных забот. — Его голос снова сорвался. — Скорее выздоравливайте. Лошади ждут вас. И мне нужна ваша помощь.
Я был бы рад оказаться полезным, но он и сам видел, что в данный момент от меня не стоило ждать особой пользы.
— Это вопрос нескольких дней, — уверил я его.
Тремьен кивнул.
— Не миновать следствия, — сокрушенно заметил он.
Он еще посидел некоторое время в изнеможении от свалившейся на него ноши, как бы откладывая тот момент, когда нужно будет встать и идти, чтобы вновь погрузиться в заботы. Наконец он глубоко вздохнул, с трудом заставил себя встать с кресла и с вымученной улыбкой вышел.
Замечательный он человек, Тремьен.
Сразу после его ухода появился Дун и тут же приступил прямо к делу.
— Кто в вас стрелял?
— Какой-то мальчишка, игравший в Робина Гуда.
— Мне не до шуток. Я говорю вполне серьезно.
— В меня стреляли сзади. Дун уселся в кресло и изучающе посмотрел на меня.
— Я видел Тремьена Викерса на автомобильной стоянке. Полагаю, он сообщил вам о своем горе?
— Да, это удар для него.
— А вам не кажется, — добавил Дун, — что этот случай — очередное убийство?
— Я не думал об этом.
В глазах моих он заметил удивление.
— Выглядит как несчастный случай, — сказал он с некоторым сочувствием в голосе. — Однако молодой мистер Викерс мастерски владел ножом и всяческими резцами… А после Анжелы Брикел, после мистера Гудхэвена, после этой неприятной истории с вами…
Дальнейшая его мысль так и зависла в воздухе, я же не сделал ни малейшей попытки опустить ее на землю. После некоторой паузы он вздохнул и спросил о моем самочувствии.
— Прекрасно.
— Гм… Он наклонился к своему портфелю.
— Думаю, вам будет интересно взглянуть на это, — сказал он, доставая прозрачный пластиковый пакет и поднося его к свету так, чтобы я мог видеть содержимое.
Стрела, разрезанная на две части.
Одна половинка была чистой и светлой, другая — потемневшей, в бурых пятнах.
— Мы отсылали стрелу на исследование в лабораторию, — своим певучим голосом продолжал Дун. — И в их заключении сказано, что нет никаких видимых свидетельств того, каким инструментом она была изготовлена. Ее могли заточить любым острым предметом, находящимся на территории нашего королевства.
— Да, — согласился я.
— Однако обугливать острие — это явно одна из ваших рекомендаций.
— Не только в моих книгах вы найдете подобные советы.
Дун кивнул.
— Вчера утром в Шеллертонхаусе мистер Тремьен Викерс и молодые мистер и миссис Перкин Викерс сообщили мне, что в понедельник ночью искали вас в течение трех или четырех часов. Юный Гарет не позволял им прекращать поиски, на что мистер Викерс-старший заметил — даже если вы и заблудились, то с вами ничего страшного не случится. А мотивировал он это тем, что вы, дескать, всегда сумеете найти выход из любого положения. Они уже собрались возвращаться домой, когда наткнулись на вас.
— Мне повезло.