В тот день Альбина была тиха и задумчива.

– Моисей Аронович!

– Да, прекрасное создание, я весь – одно большое ухо,– старик, как мог, уже битый час пытался поднять настроение ученицы.

– «Во многом знании – многие печали» – кто из пророков это сказал?

– Детка! Я же простой ремесленник, а не чтец-толкователь Великой книги, хоть дважды в день и прохожу мимо синагоги.

Альбина вздохнула.

– И что, это так важно?

– Да нет, просто как-то на ум пришло,– девушка рассеянно стирала резинкой карандашные пометки на лекалах.

– М-да, чтоб жили так твои враги.– Наппельбаум подошел к ней и по-отечески погладил по плечу.– Но нужно собраться. Сегодня Олег привезет работу, и нам придется задержаться.

В паре с Моисеем Ароновичем Альбина до девяти вечера кроила привезенные Олегом отрезы. Старый мастер был разговорчив и весел.

По окончании аврала Олег, отказавшись от помощи закройщиков, ловко сложил готовые детали в свою большую сумку, протянул Наппельбауму конверт – «Как обычно, уважаемый!» – и, подмигнув Альбине, ушел.

– Мы славно потрудились, пора передохнуть,– сказал мастер и, вынув из конверта сторублевую купюру, передал ее помощнице.– Ученические двадцать пять процентов, твердый тариф со времен моей туманной юности, что «вяло ковыляла по пыльным швальням Львова»,– пропел Наппельбаум.– Держите, Альбина, это ваше...

Двадцать восьмой трамвай не торопился. В густых сумерках, после внезапно окончившегося ритмичного напряжения последних часов, Альбина чувствовала себя потерянной и одинокой. Мысли перескакивали с одного на другое, но преобладало общее состояние душевного томления.

– Альбина! – Она и не заметила, как к остановке подъехал «жигуленок» Олега. Это была красная «тройка», из приоткрытой передней дверцы которой негромко лилась песенка Пиаф Non, rien de rien,– вы извините, может быть, я назойлив?

Альбина, шагнувшая было в сторону машины, остановилась, вопросительно посмотрела на загорелого красавца.

– Могу довезти до дома или, если решитесь, давайте махнем на залив.

«Решительность, решение, поступки...» – под этими знаковыми определениями она прожила последние три недели. Еще стоя на тротуаре, она знала, чем закончится эта встреча. Готовность Альбины изменить свою жизнь одержала верх над доводами разума.

– Поехали на залив, но мне сначала необходимо позвонить.

– Да вот же, телефонная будка у вас за спиной,– Олег рассмеялся.

– Алло, папа?

– Да.

– Ложись, не жди меня. Хорошо?

Глава 6

«Интересно,– думал Вадим Иволгин, прожив календарную неделю в новом гражданском состоянии,– замечают ли женщины перемены в своем отношении к партнеру после получения свидетельства о браке?» Несмотря на то что Вадим слепо обожал супругу, он это заметил и не знал, как справиться с возникшим душевным дискомфортом.

Вроде бы все осталось по-прежнему: Наташе, несомненно, были приятны и лестны его забота и внимание. Она попрежнему не медлила с ответной реакцией – жестом, взглядом, поцелуем или более интимным образом поощряя Домового к романтическому восприятию начального этапа семейного строительства. Она по-прежнему живо интересовалась его мнением, первая начинала исполненные уверенности и оптимизма разговоры о благополучном исходе родов и возвращении в спорт. По вечерам, когда Дим-Вадим усаживался на кухне ремонтировать очередной бытовой электроприбор, сидела с ним рядом и притворно сетовала: «Конечно же, бездушные железки мужикам всегда дороже и ближе». Молодой супруг в ответ начинал взволнованно оправдываться, доказывать необходимость поддержания процесса материального обеспечения семьи и, в конце концов, сбитый с толку лукавым взглядом супруги, сдавался на милость коварной победительницы. За бурными ласками забывался включенный паяльник, и только чадный дым кухонной столешницы возвращал молодых из царства амуров в прозаическую действительность.

Но в то же время он физически ощущал некую «раздвоенность» Натальи. Веселая, живая, она вдруг выпадала из настроения, взгляд ее становился неподвижным и отрешенным. В такие моменты Наталья делалась капризна, иногда до грубости резка. Вадим сразу замыкался и долго не находил возможности вернуться в уравновешенное состояние, глубоко уязвленный пренебрежением к себе. Правда, через какое-то время, будто отогнав некий морок, будущая мама вновь оживала и возвращалась в прежнее веселое и активное состояние.

Первый, второй, третий прецедент. «Возможно, это естественное состояние всех беременных женщин? В этот период им свойственны капризность, слезливость, всякие токсикозы»,– рассуждал Вадим наедине с собой. Испытывая чувство неловкости, он осторожно, чтобы Наталья не обратила на это особого внимания, задавал вопросы о ее самочувствии и ни разу не услышал ни одной жалобы, которые так дотошно и подробно описываются в научно-популярных брошюрках.

В ходе недельных натуралистических наблюдений Вадим заметил и еще одну особенность в поведении супруги. Стоило маме-Иволгиной тактично постучать в дверь комнаты молодоженов или выйти на кухню в тот момент, когда Вадим под чутким и язвительно-добродушным руководством супруги творил кулинарные чудеса либо занимался воскрешением бытового прибора, как Наталья тут же становилась агрессивно-напряженной. Добродушие и заботливость свекрови, ее вопросы и советы молодая женщина комментировала богатой скептической мимикой. Ей ничего не стоило прервать маму-Иволгину на полуслове и, приложив руки к низу живота, капризно, с мученическим выражением на лице громко заявить о своей надобности «пописать». В интеллигентном семействе Иволгиных это вызывало недоумение и откровенный шок.

Как-то незаметно для себя Вадим тоже стал раздражаться на мать и мучительно переживал из-за этого.

Безусловно, после открытия обстоятельств происхождения пресловутого письма, авторство которого мама-Иволгина признала за собой в день официального оглашения невесткиной беременности, и у Вадима, и у Натальи были объективные причины относиться к ней нелучшим образом. «Но,– опять же наедине с собой рассуждал Домовой,– такой явной грубости и пренебрежительности не должно быть».

За эту первую неделю он, руководимый лучшими побуждениями, уже дважды порывался собрать всю семью на общий совет, чтобы все высказали свои претензии друг к другу, и можно было сообща выработать новые, не ущемляющие ничьих интересов правила и нормы отношений.

Но стоило ему попытаться озвучить свое предложение, как мать надела маску снисходительно-скорбной жалости к сыну и подчеркнуто вежливо поинтересовалась: «Чем же это я могу быть полезна, дорогой?» – а Наталья тут же начала нервно-торопливую болтовню, уводящую Домового в царство чепчиков, подгузников, сосок, погремушек, конвертов, лент и колясок...

Иволгин-младший сидел на унитазе в туалете отчего дома и неумело затягивался сигаретой «ВТ». Наблюдая за превращением сигаретного цилиндрика в пепельный столбик, он мучительно искал выхода из создавшейся ситуации. «Может быть, стоит изложить все это на бумаге? Два абсолютно одинаковых текста, один – матери, другой – Наталье...» Догоревшая до фильтра сигарета больно обожгла его пальцы. Вдруг в голову пришла мысль-озарение: «Боже! Да они меня делят!»