Церковь была пуста. Неужели опоздала? Аня не хотела с этим мириться. Но аромат ладана и воска, полумрак и вечная тайна темных ликом икон вопреки ее ожиданиям не успокаивали. Вера давала сбой. Она хотела возродить ее в себе и как-то встряхнуться, мысленно обратиться за помощью. Но совершенно точно знала, что это не поможет. Потому что все это ерунда. Нет никакой высшей силы. Есть только безумные проблемы совершенно земной жизни. Нельзя верить только тогда, когда нужна помощь. Она чувствовала, что это неправильно, и ее душа защищалась от корысти неверием.
А потому на свои силы она не рассчитывала. Ей обязательно нужно было рассказать обо всем батюшке, если, конечно, он еще здесь. О нем говорил как-то ей отец Макарий. Но Аня почему-то была уверена, что вот ей-то как раз это никогда не понадобится, потому что у нее все всегда будет хорошо.
Батюшка вышел из темной боковой двери. И Аня ринулась к нему неприлично порывисто, как к поп-звезде кидаются поклонницы.
– Отец Маркел? Это вы? – тот, немного ошарашенный ее появлением, смотрел с непониманием. – Вы знаете отца Макария?
– У него что-то случилось? – отец Маркел был еще очень молод. Не больше тридцати. Аня заметила это, и надежда на понимание сразу угасла. Какой же он ей батюшка, скажите на милость?
– Нет. Случилось у меня, – ответила она, немного умерив пыл.
– Так что ж ты, дочь моя, об отце Макарии? – спросил он иронично. И стал энергично удаляться. – На небесах знакомства не помогут.
– Да я еще пока на небеса не собираюсь, – пробормотала Аня.
– На все воля Божья! На все воля Божья, дочь моя! – оглянулся в дверях Маркел. – Она не собирается… Это в тебе гордыня говорит – всех прочих грехов родоначальница… А мне сейчас ехать пора. Отходящего в мир иной соборовать. Он подождать не может. Завтра с утра приходи. Утром ничего не ешь.
– Я не смогу утром. Утром мне уже никак… Ну что ж поделаешь. Умирающего, конечно, ждать не заставишь, – Аня цинично усмехнулась, сама себе удивляясь.
– Ну пойдем со мной, – нетерпеливо махнул ей Маркел. – Только быстро.
Из храма батюшка вышел в обычной черной кожаной куртке. Волосы он носил короткие. Бороду аккуратно стриг. И похож был без рясы скорее на Мефистофеля, чем на православного священнослужителя.
В двух шагах от церкви стоял его фиолетовый «мерседес». Старая марка, поношенная, но батюшка не комплексовал. Почуяв хозяина, машина радостно пикнула. Маркел сел за руль. Аня плюхнулась рядом.
– Ну, как тебя зовут-то, дочь моя? – немного насмешливо, как показалось Ане, начал святой отец, разворачиваясь на узком Обводном канале. И когда она ответила, бодро сказал: – Ну рассказывай, что с тобой стряслось, раба Божья Анна.
Аня начала рассказывать. И по мере того, как она говорила, ей самой становилось яснее, что именно в ее жизни происходит. Как известно, кто ясно мыслит, тот ясно излагает. Справедливо это и наоборот. Кто начинает излагать, тот проясняет для себя свои мысли. Ей уже не так важно было, что скажет ей отец Маркел, который кивал головой, но смотрел-то все время на дорогу. Но когда он остановился, то сказал ей такую вещь:
– Цивилизованно верите. Не так надо. Не понарошку надо. Ты пойми, раба Божья Анна, поверил – поплыл! А вы все только вид делаете. Ногами-то по дну ходите! Вот и плавать не умеете. Потому и тонете, чуть что… Я тебе вот что скажу. Во всем – твоя вина. Первый муж, говоришь, в тюрьму сел. Со вторым неизвестно что творится. Где мужу перечила, где волю свою навязала, там и ищи причины своих несчастий. «Да убоится жена мужа своего» сказано. А ты? И его не бросай! А то будет у тебя третий муж. И опять все по кругу повторится. Господь не дает испытаний, которые были бы человеку не по силам. Но ты свои ошибки повторяешь. А Господь повторяет урок. Милость его безгранична. А ведь муж через жену спасается! Благослови тебя Господь, раба Божья Анна, – перекрестил он ее. – Пора мне…
Аня шла по улице, возвращаясь к своей оставленной возле церкви машине. А в голове у нее все вертелось: «Уронили Мишку на пол, оторвали Мишке лапу. Все равно его не брошу, потому что он – хороший…».
– Что бы там ни было, – заключил Дон Кихот, – лицедейный Черт так легко от меня не отделается, хотя бы весь род людской ему покровительствовал.
Визит к господину Горобцу Михаил откладывал до последнего. Но право выбора за ним еще оставалось. И выбрал он именно Горобца. Прошлая встреча с ним сложилась гладко, как по нотам. Михаилу повезло, потому что границы его возможностей были надежно размыты. А неведение настораживает. Потому-то Горобец и пошел на сближение. Сказано не было почти ничего, а результат был ошеломляющим. Сейчас предстояло успех повторить. Да еще в результате получить не словесную поддержку, а материальную. С этим, как Корнилову было прекрасно известно, всегда возникали сложности.
Прикрыть Митрофанова и Ропшина нужно было немедленно. И осечки тут быть не должно. Иначе как он будет прикрывать всю свою команду от гибели в самом начале их пути? Денег нужно было много. То есть такое количество, чтобы закрыть дело. Предстояло платить и платить быстро. Быстро и много.
В прошлый свой визит к Горобцу у Корнилова был свежий козырь – дело Перейкина. Раскручивать его можно было в любую сторону. А что было оно полным «глухарем», оттого, что реальных доказательств нельзя было добыть ни на кого, так это была маленькая тайна Корнилова. Следственная группа все больше склонялась к тому, что бегство Перейкиной связано с ее полной и безоговорочной виной в смерти мужа. Иначе зачем же она сбежала, дав подписку о невыезде? И все это могло быть известно Горобцу. А тогда на понт его не возьмешь. Сейчас у Михаила не было никаких активов, которые бы можно было предложить Горобцу в обмен на деньги.
Корнилов убеждал себя в том, что сам бы никогда туда не поехал. Но когда борешься не за себя, а за тех, кто стоит за тобой и верит тебе, многими принципами можно пренебречь.
Муху занесло в салон автомобиля через приоткрытое окно. Она, как назойливая мысль, начала метаться у Корнилова перед глазами. Он попытался было схватить ее в кулак, но, управляя машиной, сделать это оказалось не просто.
«Хорошо хамелеонам, – подумал он, – могут отслеживать две цели одновременно и независимо». Он тоже пытается, только не очень выходит. Но что Корнилов точно мог делать одновременно, так это злиться на своих подручных, занявшихся самодеятельностью, на Перейкину, сбежавшую с шахматной доски разыгрываемых сегодня фигур, на Горобца, так ловко игравшего чужими страстями. И на эту дурацкую муху.
Приближаясь к владениям Горобца, Корнилов ощутил знакомую свою детскую тоску. И разочарование, постигшее его здесь в прошлый раз. Никогда не надо возвращаться в места, связанные в детском сознании с нераскрытой страшной тайной. В жизни и так много разочарований.
В этот раз Корнилов въехал в ворота на своем новеньком «джипе».
Дойдя по впечатляющему офису до кабинета Горобца, он почувствовал, как сжимается сердце, как будто бы он забрался слишком высоко в горы и не может дышать разреженным воздухом. Пришлось минуту постоять и прийти в себя. Он смотрел на ручку двери и думал, что если успеет открыть ее сам, то все будет хорошо. Но секунды шли, дышать было нечем, и ручка будто бы удалялась от него, как в бинокле, если смотреть через него в обратную сторону.