Когда он пришел за ней, она уже готова была сбежать. Чувствовала, что стоит ей оторвать пятки от пола, как ноги начинают мелко по-заячьи дрожать. Но он открыл дверь, протянул ей свою руку и тем самым лишил ее права выбора. Когда ее рука потонула в его твердой ладони, она твердо знала, что, конечно, никуда не уйдет. Рука его действовала на нее завораживающе.
У него уже были ключи. Он быстро провел ее к лифту. Она заметила только, что за стойкой в гостинице явно был его соплеменник.
Она понимала, что молчание начинает ее тяготить. И что она чувствует себя как-то странно. На фоне этого молчания даже непонятно было, зачем им вдвоем нужно подниматься в номер. Но когда они зашли в лифт и она, не поднимая глаз, встала с ним рядом, он обнял ее одной рукой за плечо, привлек к себе и крепко прижал. Она с истеричным облегчением зажмурилась, уткнувшись лицом ему в шею, и все-таки малодушно подумала: «Хорошо бы, чтобы лифт застрял».
Но он не застрял. Он исправно открыл двери и вытолкнул их в коридор. И Аслан повел ее за собой прямиком к двери под номером 878. Она успела подумать о том, что когда она выйдет отсюда, наверно у нее снова начнется новая жизнь. В который уже раз… Одно слово — самсара.
Она запомнила все до мельчайших подробностей. Рисунок на обоях. Рельеф многоэтажки в окне и две торчащие за нею трубы. И, конечно, удивительную расщелину на потолке, которая, как извилистая тропинка, вела от одной стены к другой.
И долгожданные слова, сказанные его голосом. Голосом, от которого она… Но это не важно.
Она никогда раньше не слышала, чтобы он так много говорил. Он покончил с ее невинностью так, будто рассказал ей сказку, укутывая в пронзительное нежное кружево ласки и слов. Было в этой сказке, как и положено, страшное местечко. Но чтобы она так уж не боялась, как раз в это время он прижимал ее к себе особенно крепко. Видимо, акт многословия для него был совершенно интимным процессом. А она слушала и слушала, удивляясь тому дару, который заподозрить в нем заранее было абсолютно невозможно. Слушала и боялась пропустить хоть слово, когда он говорил совсем тихо, почти шепотом, возле самого ее уха. Так, под анестезией его низкого хрипловатого голоса, она и начала свою главную новую жизнь. И была ему за это бесконечно признательна…
— Позвони домой. Скажи, что скоро приедешь. — Он протягивал ей телефон, который только что, чуть не задавив ее, нашарил на тумбочке возле кровати. — Опять вечер.
— А я что, скоро приеду? — прошептала она с недоверием. — Я не хочу…
— Хотеть не обязательно, — ответил он, целуя ее в голову и устраивая у себя на плече. — А возвращаться придется…
На этот раз она решила схитрить и просто послать маме сообщение. Потому что, как она ни репетировала «Алло» на разных нотах, все равно выходило неубедительно. Голос капитально осип… Еще бы!
Он думал, что войны в его жизни больше не будет. Он больше не хотел туда возвращаться. Там не осталось ничего, что хоть немного напоминало бы его родину. Там не было даже могил предков — все было перепахано воронками от взрывов. Там на каждом шагу его ждали кошмары из прошлого. И деревья, наверное, растут там теперь с жирными и сочными плодами, напитавшиеся человеческой кровью.
Но Вахид сказал ему, что убили Зелимхана, по несусветной глупости своей отправившегося в Чечню на «заработки». И по закону адата за брата никто, кроме него, отомстить не мог. Закон кровной мести нарушить нельзя.
Если бы он узнал об этом раньше… Он бы никогда не сделал того, что уже сделал. Он просто на время забыл, что у него нет никакого права на жизнь. Он уже давно успел с этим смириться. И стоило ему лишь на секунду забыть об этом, попробовать начать все заново, как его сразу одернули. Он знал. Так жизнь мстит ему за то зло, которое он сам приносил другим.
А теперь ему надо было уезжать. На все воля Аллаха. И чем скорее, тем лучше. Потому что каждый лишний день, проведенный здесь, все глубже и глубже вонзает в него гарпун совершенно ненужных и непрошенных чувств. Чувств, которые делали его слабым.
А быть сильным — единственное, к чему он сознательно стремился с тех самых пор, как себя помнил.
И слишком горд я, чтоб просить
У бога вашего прощенья:
Я полюбил мои мученья
И не могу их разлюбить.
Шамана встреча и Венеры
Была так кратка и ясна:
Она вошла во вход пещеры,
Порывам радости весна.
В ее глазах светла отвага
И страсти гордый, гневный зной:
Она пред ним стояла нага,
Блестя роскошной пеленой…
Велимир Хлебников
Сестры милосердия Ратаева и Хуторная подружились. Теперь они вместе дежурили в палате для тяжело раненых, и по настоянию Людмилы казачка переехала к ней в небольшую светлую комнатку с лиловыми занавесками и обязательными цветами или веточками в бутылке на столе.
В первый же вечер Катя прочитала ей главу из своего будущего романа. Люда часто останавливала ее и переспрашивала — слишком много было в нем просторечных выражений и местных оборотов. Ей казалось, что текст слишком перегружен казачьей лексикой, и автор старается спрятать за ней свои робость и неумение, как когда-то многие из знакомых ей поэтов прятали свою бездарность за высокопарностью, символами и мистическим туманом.
Но постепенно она свыклась со стилем Хуторной и увидела сквозь нагромождение слов и казачью станицу Новомытнинскую, и пасущиеся табуны лошадей, и бегущую в море реку, и горные вершины вдали. На противоположной стороне Терека, среди высокого камыша, показалась черная мохнатая шапка и широченные плечи в бурке. Вот высунулась из прибрежных зарослей черная морда коня с белым пятном над ноздрями. Всадник стал переезжать реку в брод. Он приближался, и Людмила видела уже его черную бороду, орлиный нос, тонкие хищные губы. Только глаз его она не могла увидеть — длинный мех шапки заслонял. Страшный всадник ехал прямо на нее, надо было отступать в сторону, за дерево, или просто бежать назад, но что-то удерживало ее. Людмиле было очень страшно, но она хотела, ей непременно было нужно, чтобы черный всадник ее заметил. Какое сладкое томительное волнение почувствовала она, когда вороной конь с белыми пятнами на морде и гриве ступил на этот берег. Сердце ее забилось в бешеной скачке…
— Что с тобой, Люда? — услышала она голос Катерины. — Мне показалось, что ты заснула. А ты вся дрожишь…
— Я не заснула, а только закрыла глаза, чтобы лучше представлять.
— Тебе понравилось?
— Сначала не очень, мне это показалось каким-то чужим, местным. А потом я стала переживать вместе с тобой. А вот когда ты стала читать про чеченца, мне стало страшно… Нет, не страшно, а… Как бы тебе сказать? И страшно тоже…