Аня шла по тропе медленно, словно поднималась вверх по скале. Самое главное, что с каждым шагом подъем становился все круче и круче. А тут еще начал моросить мелкий дождик, и ветер наклонил его прямо в Анино лицо. А как там луна? Или это грибной дождик? Как он там называется при луне? Ягодный дождик? Дождик волчьих ягод?
От знакомого места удаляться было страшно. К тому же от ресторана донеслась та самая песня Мадонны, под которую молодая жена Корнилова отплясывала нечто испанское. Аня посмотрела еще раз на невидимую тропу, прислушалась, стараясь разложить звуки ночи на составляющие. Узнала дождь, Мадонну, какие-то машины, повернулась и пошла назад.
Она сделала еще два шага, а внутренняя трусиха, та, которая любила Иглесиаса, посоветовала ей обернуться. Аня показала ей фигу в кармане, нащупала газовый баллончик и приказала себе дойти спокойно до крайнего тополя. Это было тяжело, так же, как Орфею в царстве Аида. Он слышал за спиной звериный вой, змеиное шипенье. Ему так хотелось обернуться. Но всего-то еще четыре шага. Раз, два, левой, правой…
* * *
…Я бегу. Сначала это побег. Это бегство из каменного мешка, из города мертвецов.
Я чую этот трупный запах, смердят не только их тела, их дыхание, но и слова, и мысли, и фантазии этих ходячих мертвецов. Но полная луна появляется, как тюремщик со связкой колючей, и выводит меня в каменный коридор. Мои первые шаги мучительны, неловки, тяжелы, дыхание сбивчивое, чужое. Но на бегу я сбрасываю кандалы немощи, выкашливаю из легких человеческую слабость. Теперь мой бег легок и стремителен. Я слышу древний, нарастающий зов. Теперь это не побег, а возвращение. Возвращение к самому себе, где в действительности меня и нет, и не было никогда, и не будет.
Я уже предвкушаю, как раскроется передо мной лесная книга, как папоротник зашелестит своими зелеными страницами, как деревья и камни начнут мне сообщать последние за несколько веков новости, а даль запоет мою любимую песню. Но это еще далеко впереди, а пока надо бежать по каменному коридору. Пока еще есть страх и ненависть. Почему я их так боюсь и так ненавижу? Может, мне кажется, что они преследуют меня и убежать от них мне так и не удастся?..
* * *
Аня развернулась по-солдатски на каблуках… Крик родился в ней, но так и замер где-то внутри. Какими-то медленными, растянутыми прыжками, словно в замедленной съемке, к ней приближался волк на двух лапах. Аня ясно видела, несмотря на выборочный свет фонарей и свою близорукость, оскаленную волчью пасть и остекленелые звериные глаза. Она вдруг почувствовала себя в кинозале на первом ряду, а это значило, что спастись можно очень просто. Надо только закрыть глаза ладошками и спросить соседа сбоку: «Все? Можно смотреть?» Она бы так и сделала, если бы в кустах справа не рявкнула собака.
Ее не было видно в темноте, но зато было слышно, что она бежит сюда. Анина левая рука еще предательски тянулась к лицу, но правая уже сжимала баллончик. Ее ладошка с зажатым баллончикам вдруг оказалась такой огромной, как у Микки-Мауса, и никак не могла выбраться из кармана.
Но оборотень, почувствовав приближение нового, более опасного врага, остановился и приготовился к защите. В руке его сверкнуло странное устройство, похожее на широкие, изогнутые ножницы. В руке… В руке! У Обура были руки!
Анина рука, словно услышав этот мысленный возглас хозяйки и приняв ее за команду, вылезла, наконец, на свет вместе с баллончиком. Аня сделала решительный шаг, нащупала пальцем выемку кнопки и нажала, целясь в волчью морду. Баллончик не подвел, струя действительно вылетела и, кажется, попала точно в цель. Но на Обура это не произвело никакого эффекта. Зато выскочившая из темноты собака, уже готовая прыгнуть на врага, вдруг отпрянула в сторону.
Обур опять повернулся к Ане. Но теперь она видела чуть пониже волчьей морды человеческое лицо и человеческую руку с какой-то адской машинкой. Это показалось ей настолько глупо и неестественно — погибнуть от руки ряженого, карнавального волка, что на смену страху пришло омерзение и злость. Она достала из кармана баночку «Компливита» и стала раскручивать ее с удивительным спокойствием.
— Оборотни кушают витамины? — спросила она, уже только слегка дрожащим голосом. — Для клыков и шерсти очень полезно.
В тот момент, когда вовкулак бросился на нее, она успела вытряхнуть ему навстречу содержимое баночки. Теперь она целилась не в волчью пасть, а немного пониже. Наверное, она попала? Скорее всего, попала. Но вот остановить огромную волчью или человечью массу уже не успела. От сильного толчка Аня полетела назад. Ударилась затылком, но не больно. Аня даже успела удивиться, что издала своей головой такой громкий звон, словно удар в большой колокол. А потом зазвенели маленькие колокола, даже бубенчики. Это на тройке ехал ее суженый, ряженый…
Погубила вас, французы,
Ронсевальская охота.
Суженый ударил ряженого. Аня, несмотря на сильную головную боль, сидела на асфальте и смотрела на происходящее уже в качестве стороннего наблюдателя. Она была спокойна за Корнилова, потому позволила себе даже иронию, вспоминая слова мужа о «мягком», не калечащем задержании. Михаил сейчас не очень церемонился с задерживаемым, видимо, полагая, что на волка его кодекс чести не распространяется. С волками жить — по волчьи… бить.
К тому же, Обуру было не до активного, зрячего сопротивления. «Витамин» достиг цели, и теперь кашель выворачивал вовкулака наизнанку, то есть, волчьим мехом вовнутрь. Аня никогда не видела, чтобы слезы бежали из глаз таким потоком, казалось, что это из бешеной волчьей пасти на землю течет слюна.
Застегнув наручники, Михаил схватился за волчью голову. Если бы малейшее изменение мимики причиняло бы Ане сильную головную боль, она бы сейчас рассмеялась. Перед ней был фонтан «Следователь разрывает пасть плачущему волку». На самом деле Корнилов просто стягивал с Обура волчью шкуру, чтобы облегчить тому дыхание и опознать, в конце концов.
В этот момент словно включили прожектора, подсвечивающие фонтанную композицию. Взвизгнули тормоза, из милицейского уазика выскочил Коля Санчук, а из-за подсобных помещений ресторана «Идальго» уже поворачивал омоновский автобус.
Вроде все в сборе. Михаил, Санчо, командир омоновцев Серега со своими терминаторами, даже капитан Харитонов зачем-то здесь. Вот и начальство: полковник Кудинов. Почему-то он сидит на земле, в каком-то сером маскарадном костюме с запрокинутой за спину волчьей головой и в наручниках. Валентин Петрович плачет… Ах, да! Это же Обур, вовкулак, оборотень, куди… Скажи мне, кудесник, любимец богов… Голова от боли ничего уже не соображает.
— Анечка, ты как себя чувствуешь? — спросил заботливый Санчо, помогая Ане подняться.
— Голова раскалывается и ничего не соображает, — пожаловалась Аня.
— А это и хорошо, — заметил Михаил. — Больно умная стала. Как ты вообще головы не лишилась?
— Не тошнит? — Санчук интересовался Аней, как-то демонстративно игнорируя Кудинова. — Вот и ладненько. Сотрясения мозга нет. Голова пройдет. Как говорится, легко ранили, да головы не нашли. У нас же аптечка есть. Сейчас посмотрю тебе каких-нибудь пилюль, а вовкулаку воды принесу, а то он весь обрыдался крокодильими слезами. Горе, горе, крокодил солнце в небе проглотил…