Работа была почти закончена. Места в мастерской заметно прибавилось. Даже было удивительно, что одному и тому же требовалось целое здание или меньшая часть комнаты. Аня складывала картины, не глядя. Только на последнюю, стоявшую в отдалении, она посмотрела. Еще боковым зрением она узнала ее. Это была незаконченная работа Василия Лонгина — автопортрет с женой.
Еще не поняв, в чем дело, Аня почувствовала нарастающее с каждым мгновением беспокойство. На картине, кроме полулежащего на диване художника и его жены, игравшей на рояле, была нарисована в самой реалистической манере девушка в белом платье, с венком из белых лилий на голове. Лицо ее было почти таким же бледным, как платье и цветы. Только бледность ее была мертвенной, и художнику удалось это передать. Замечательно было сходство изображенной Офелии с натурой. Аня сразу же ее узнала, потому что на картине была изображена… она сама.
Нет, преступленье налицо, Гораций,
Клянусь Патриком! Должен вам сказать,
Что это дух, вполне достойный веры.
Она рванулась навстречу Корнилову, как в те далекие времена, когда чувства были исполнены страсти, а тела заключены в неудобные, громоздкие одежды. Только Анины движения не сдерживали корсеты, китовые усы и накрахмаленные юбки. Она не рассчитала ни сил, ни расстояния, ударилась о его плечо, будто ее бросило к нему прибоем. «Если бы это была волна не страха, а другая», — подумалось в этот миг Михаилу.
— Простите, что я влезла вот так, на ночь глядя, в вашу жизнь, но я не могла… В доме происходят такие вещи… В открытой книге написано про смерть Офелии, а на картине нарисована Офелия за мгновение до смерти… Это непонятно, жутко, страшно… Кто-то готовит меня к смерти… Что мне делать?
Вот и результат. Спокойная, умная, ироничная женщина, сильная своей красотой, жизненным талантом, прижалась к нему, как пугливая, забитая девчонка. Так часто случается с сильными людьми. У них надлом бывает больнее, приступ слабости они переживают тяжелее. Да и кто сказал, что она сильная женщина? Ей едва перевалило за двадцать. Еще вчера она писала записочки на уроках, и рисовала принцесс с одинаковыми глазами в розовых блокнотиках. Девочка совсем, хотя и жена подозреваемого.
— Аня, успокойтесь и расскажите мне все по порядку, — самое время было освободиться от имени-отчества при обращении. — Насколько я понял, что-то происходит у вас дома, вот и пойдемте туда. Пойдемте-пойдемте. Делайте вдох на три шага и выдох тоже на три. Теперь на четыре. Успокоились?
— Немного.
— Вот и хорошо. Призраков надо ловить со спокойным дыханием и показным равнодушием. Этого они не выносят. Наплевательского отношения не выносят. Отсюда пошло плевание через левое плечо. Но обязательно надо плевать пренебрежительно.
— Вы еще не выслушали меня, а уже потешаетесь.
— Пока вы даете мне такую возможность, спешу вас немного уколоть. Уколы бывают и акупунктурными, медицинскими.
— А у вас есть огнестрельное оружие? — то ли для проверки этого, то ли случайно Аня слегка прижалась к Корнилову.
— Обойдемся осиновым колом и флаконом святой воды.
— Перестаньте, Михаил, это уже не смешно.
Это было не смешно, потому что было прекрасно. Ушли куда-то отчества, люди еще сделали небольшой шаг навстречу друг другу, хотя один из них в основном из страха.
На проспекте было еще много машин, но мало людей. Они прогуливались парами, приоткрывая двери ресторанов и кафе, приглядывались к обстановке, почти принюхивались. Одни пары исчезали там на вечер, другие шли дальше в поисках чего-то особенного, необычного, не понимая, что самое необычное находится рядом, идет себе под руку, болтает о пустяках.
Одинокая сгорбленная фигура в длинных одеждах попалась навстречу Ане и Михаилу. Казалось, что она то прижимается к стенам, то выходит под фонари. Корнилов почувствовал, что Аня осторожно берет его под руку. Одинокая тень остановилась и стала к ним присматриваться.
— Молодые люди, дайте на хлеб бродяге и ночному призраку, — проговорил нищий старик поспешно, пока они не прошли мимо.
— Вот видите, Аня, даже призракам нужен хлеб, — сказал Корнилов.
— Я сейчас.
Лонгина вернулась, сунула старику деньги. Судя по реакции нищего, немалую для него сумму.
— Зачем вы это делаете? — спросил Михаил. — Милостыня есть милостыня, и не надо превращать ее в манну небесную. Этим вы не поможете человеку. Пусть остается все, как есть. Очень плохо неожиданно разбогатеть, найти чемодан с деньгами, выиграть в лотерею. Поверьте моим наблюдениям над чужими трагедиями. Таким образом вы вмешались в его жизнь, столкнули его на некоторое время с привычной тропинки. Он сейчас напьется, будет валяться где-нибудь, или у него ваши деньги просто отберут.
— Я вас понимаю. Вам, значит, нравится этот несправедливый, но устоявшийся мир, это вечное болото? Вы, наверное, из тех следователей, которые вступают в контакт с одними преступниками, чтобы поймать других, переступивших черту. Искоренить преступность невозможно, считаете вы, поэтому с ней надо просто вместе жить. Сам по себе определился размер взятки, тарифы на заказное убийство, правила разборок. Не надо делать глупых, неправильных поступков. Никакая жизнь не терпит вмешательства. Пусть все постепенно рушится, пусть кто-то другой берет ответственность. Лучше подождать, немного подыграть, оно само все сложится… Надо вмешиваться только тогда, когда кто-нибудь зарывается, беспредельничает. А в остальном пусть все идет, как идет… Я правильно поняла ваше профессиональное кредо?
— Не совсем. Мне показалось, что вы говорите про кого-то другого, обращаетесь не ко мне. Но я очень рад, что вижу опять женщину с активной жизненной позицией, а не трусиху… А ведь сегодня — первое сентября. Не знаю, как вы, а я так накануне всегда испытываю непонятное беспокойство, как будто мне нужно собирать портфель, отпаривать школьную форму.
— Очень боялись школы? — усмехнулась действительно осмелевшая Аня.
— Вроде нет. Но особенно ее не жаловал.
— А я свою любила. У нас в поселке школы не было, мы ездили на автобусе в районный центр. В таких провинциальных школах были особенные учителя. Они не особенно знали свой предмет, даже не совсем были грамотными, но многие из них были добрыми чудаками. Например, наш учитель литературы Лев Нестерович. Он иногда путал стихи Пушкина и Лермонтова, да и вообще не много в литературе понимал. Но когда он рассказывал, как Некрасов пришел в гости, а хозяйка приняла его упавший шарф за тряпку, как Достоевский тайно пересылал сиротке деньги на обучение, все девочки плакали, а мальчики сидели тихо-тихо.
— И вы плакали? — осторожно спросил Корнилов.
— В классе я крепилась, а плакала уже в автобусе, по дороге домой. Сейчас я понимаю, что Лев Нестерович все это придумывал на ходу, импровизировал. Наверное, он был хорошим артистом и добрым человеком…
— Подождите, Аня. Не знаю, как там правила хорошего тона, но в темный подъезд современный мужчина должен заходить первым. Да и в вашу квартиру тоже…