— Что случилось? — Он озабоченно поглядел на меня.
— Я не люблю глубину.
Арне непонимающе вытаращил глаза. Я вытащил из кармана замерзший палец, поболтал им в воздухе и затем показал вниз. На лице у него засветилось понимание, и обычно сжатые губы растянулись в широкую ухмылку.
— Дэйвид, прости. Для меня вода — родной дом, так же, как и снег. Прости. — Он повернулся и придвинулся к корме, потом после паузы сказал:
— Роберт Шерман мог просто переехать в Швецию. Таможня... они не ищут кроны.
— В какой машине? — спросил я.
— Ах да. — Он задумался. Немного поморгал. — Может быть, друг подвез его.
— Включи мотор, — бодрым тоном попросил я. Он пожал плечами и несколько раз покачал головой, но все же склонился над мотором и нажал нужные кнопки. Я был почти уверен, что мотор останется таким же безжизненным, как мои пальцы, но он сразу же затарахтел. Арне резко развернул лодку, и мы направились к горячему кофе и радиаторам центрального отопления.
Маленькая лодка деловито прыгала на волнах, и встречный ветер обдавал брызгами левую щеку. Я втянул голову в воротник плаща и сделался похожим на черепаху.
Рот у Арне двигался, будто он что-то говорил, но из-за шума мотора, плеска волн и закрытых воротником ушей я ничего не слышал.
— Что? — закричал я.
Он, видимо, принялся повторять сказанное, но уже громче. До меня долетали только обрывки фраз, вроде «неблагодарная свинья» и «грязный вор». Я их воспринял как личный взгляд Арне на Роберта Шермана, британского жокея-стиплера. Арне переживал плохие времена с того дня, как ему сообщили, что исчез Роберт Шерман, потому что он был не только официальным следователем Норвежского жокейского клуба, но и отвечал за безопасность на ипподроме.
Вор, как под пыхтение мотора убеждал меня Арне, нанес оскорбление, во-первых, ему и, во-вторых, Норвегии. Гостям в чужой стране не полагается воровать.
— Норвежцы — честные люди, говорил он, приводя в доказательство статистику числа правонарушений в расчете на тысячу человек населения. Когда британцы приезжают в Норвегию, им следует помнить об этом.
Из сочувствия я не стал напоминать ему о набегах, которые совершали его соотечественники на Британию. Да потом и было это, наверное, больше тысячи лет назад. Современные викинги более склонны делать мирные фотографии Букингемского дворца, чем жечь города, насиловать женщин, мародерствовать и грабить. Из-за Боба Шермана мне стало стыдно за британцев, и слова извинения сами вырвались изо рта.
Но Арне продолжал негодовать — к несчастью, когда он затронул эту тему, его уже не приходилось подталкивать. Фразы вроде «поставил меня в невыносимое положение» так и соскальзывали у него с языка, словно он часами упражнялся в их произнесении. По крайней мере мысленно. После кражи прошло три недели и четыре дня. А сорок восемь часов назад председатель Норвежского скакового комитета позвонил и попросил меня направить в Норвегию расследователя от Британского жокейского клуба, чтобы тот на месте посмотрел и решил, что он может сделать. Как вы, видимо, догадались, я направил самого себя.
Я еще не встречался с председателем комитета, не видел скачек, фактически не был еще в Норвегии. Я болтался посредине фьорда с Арне, потому что Арне был единственным человеком, кого я здесь знал.
Три года назад, когда Арне был в Англии, его волосы, сейчас аккуратно убранные под теплую красную шапку, отливали золотом. Теперь на висках они чуть серебрились. Глаза остались такими же ярко-голубыми, но морщинки вокруг них углубились, и он сильно раздался в поясе. Брызги летели ему на кожу, обветренную, но не загорелую, желто-белую кожу, с оврагами и буграми, оставленными сорока с чем-то зимами.
Арне все еще бурчал себе под нос обиженный монолог, галопируя по утоптанной дорожке негодования. Я перестал слушать. Слишком холодно. Вдруг он на полуслове замолчал и, вскинув брови, уставился куда-то поверх моего левого плеча. Я оглянулся. Большой катер, тоже направляясь к берегу, недалеко от нас скользил по фьорду, его нос стремительно разрезал воду, и высокие волны взлетали вверх, будто тяжелые серебряные крылья. Я поглядел на Арне, он пожал плечами, и казалось, катер не заинтересовал его. Но тут, будто выбрав подходящий момент, мотор зашипел, закашлял и замолчал.
— Прекрасно, — громко сказал Арне, хотя я не находил ничего прекрасного в нашем положении. — Эти люди помогут нам, — объявил он, показывая на приближавшийся катер. Потом без колебаний встал в утлой лодке, широко расставил ноги и замахал над головой руками в ярко-красной куртке.
Съежившись на лавке, я наблюдал за приближением катера.
— Они возьмут нас на борт, — пообещал Арне. Но катер вроде бы не собирался сбрасывать скорость. Я видел его сверкающий черный корпус и острый, разрезавший воду нос, а серебряные крылья волн взлетали так же высоко, как и раньше.
Если не выше. Я начал тревожиться и посмотрел на Арне.
— Они не видят нас, — сказал я.
— Должны увидеть. — Арне еще энергичнее замахал руками, опасно раскачивая неустойчивую лодку. — Эй! — закричал он в сторону катера. И потом что-то еще по-норвежски.
Ветер относил его слова в море. Рулевой на катере не слышал и не видел. Тяжелый сверкающий черный корпус с острым носом направлялся прямо на нас.
— Прыгай! — крикнул Арне и прыгнул сам. Красная молния прорезала серую воду.
Я медлил. А вдруг невообразимое не случится? Вдруг острый нос отшвырнет лодку, и хрупкий плексиглас легко отскочит в сторону и, будто птица, запрыгает по волнам.
Я перевалился через борт секундой раньше, чем острый нос раздавил стекловолокно, словно яичную скорлупу. Что-то колоссальное ударило меня по плечу, когда я еще не очухался от шока, и я камнем пошел вниз навстречу ревущей вязкой мгле.
Упавшие в воду так же часто погибают от лопастей винта, как и тонут. Но я не вспомнил об этом, пока два лемеха, вспенив воду, не мелькнули над головой, не задев меня. Отплевываясь и жадно хватая ртом воздух, я всплыл на дневной свет и увидел катер, беззаботно уходивший к берегу.
— Арне! — закричал я, что было так же бессмысленно, как нырять за жемчугом в Темзу. Волна шлепнула меня по открытому рту, и я сглотнул двойную порцию соленой воды. Море оказалось гораздо неспокойнее, чем когда я смотрел на него из лодки. Я барахтался в высоких порывистых волнах с белыми барашками на гребнях. Когда я звал Арне, брызги били меня по глазам, но я продолжал кричать все с большей озабоченностью за него и со страхом за себя, но ветер, разрывая слова, разносил их по сторонам.
От лодки не осталось никаких следов. Мое последнее впечатление, что катер раздавил ее на мелкие кусочки, которые, без сомнения, теперь, медленно кружась, опускаются на дно. Я вздрогнул скорее от представленной картины, чем от холода.
И нигде никаких следов Арне. Ни головы в красной вязаной шапке, ни красных рук, взлетающих над волнами, ни бодрой улыбки, говорящей мне, что море для него — родной дом и что путь к спасению и к горячим оладьям один — плыть к берегу, только к берегу.