Он кивнул и попросил секретаря принести кофе.
— Мы предполагаем, — начал я, — что, вероятно, он привез некий конверт и передал его кому-то. Если бы этот кто-то признал, что получил конверт, мы могли бы отбросить в расследовании этот момент.
Пер Бьорн, задумавшись, уставился на свой стол.
— Допустим, — продолжал я, — он привез особого рода порнографию, скорее всего она не имела бы никакого отношения к его смерти.
— Понимаю. — Сэндвик перестал разглядывать стол и посмотрел на меня. — И поскольку никто не признался, что получил конверт, вы делаете вывод, что в конверте была не порнография.
— Я не знаю, что было в конверте, — вздохнул я, — но хотел бы знать.
Принесли поднос с кофейником, и Сэндвик аккуратно налил кофе в две темно-коричневые толстые кружки.
— Вы отбросили мысль, что Боба Шермана убил тот, кто украл деньги?
— Она в резерве. Не могли бы вы передать ваше впечатление о Бобе Шермане как человеке?
Он вытянул губы, будто оценивая Боба на вкус.
— Не очень умный, честный, но легко попадает под влияние. Безусловно, хороший наездник. Он всегда удачно выступал на моих лошадях.
— Я слышал, что Рольф Торп считает, будто его лошадь проиграла в последний день по вине Боба. Сэндвик пожал плечами.
— Рольфу иногда трудно угодить, — сдержанно заметил он.
Мы выпили кофе (я отказался от предложенных сливок и сахара), поговорили о Бобе, и, уже уходя, я вскользь заметил, что хотел бы встретиться с сыном Сэндвика Миккелем.
— И задать ему вопросы? — нахмурился Пер Бьорн.
— Да... Всего один-два. Он знал Боба сравнительно хорошо, и он единственный, с кем встречался Боб и кого я еще не видел.
— Конечно, я не могу не позволить вам. — Мое намерение ему очень не понравилось. — Вернее, не должен. Но сына так огорчило это дело, сначала думали, что его друг вор, потом он узнал, что друга убили.
— Я постараюсь не расстраивать его. Я читал его краткие показания в полиции и не жду большего.
— Но зачем тогда вообще беспокоить мальчика? Я немного помолчал, обдумывая вопрос Пера Бьорна, потом ответил:
— Думаю, мне нужно увидеть его, чтобы создать полную картину пребывания Боба здесь.
Сэндвик медленно облизал нижнюю губу, но больше не возражал.
— Сейчас он в школе-пансионе. Но будет дома завтра во второй половине дня. Если вы приедете в три, то застанете его.
— Здесь, у вас в офисе?
— Нет. — Он покачал головой. — У меня в доме. Здесь же, с другой стороны внутреннего двора.
Я встал и поблагодарил его за то, что он нашел для меня время.
— Я ничем не помог вам, — сказал он. — Мы заставляем вас делать много бесполезной работы.
— Ничего, — вздохнул я и подумал, если долго бить в одно место, то предмет может и расколоться. — Я стараюсь полностью отработать ваши деньги.
Он проводил меня до лестницы, и мы пожали друг другу руки.
— Дайте мне знать, если я могу быть чем-нибудь полезен.
— Хорошо, — ответил я. — Спасибо.
Я беззвучно спустился по лестнице в просторный пустой вестибюль. Единственное движение жизни ощущалось за дверью в глубине напротив входа, я подошел и открыл ее.
Там оказалась еще одна дверь в помещение, не похожее на парадные кабинеты, но где, видимо, обрабатывались текущие бумаги. Даже тут работа шла неспешным шагом, служащих никто не подгонял, никто не давил на них. В небольших кабинетах, двери которых были открыты, стояли в свободных позах мужчины в свитерах и разговаривали, другие пили кофе, курили. Совсем не создавалось впечатления, что коммерческая жизнь кипит ключом.
Я закрыл дверь, прошел двор и вернулся к Эрику Лунду. Когда я садился в машину, он поднял глаза от своих «Трудов и дней» и удивленно посмотрел на меня, будто не понимая, откуда я взялся.
— Ах да. — Наконец он узнал меня и словно бы проснулся.
— Теперь ленч? — предложил я.
Эрик придерживался строгих взглядов, где надо есть. Но когда мы устроились в приличном ресторане, он не терял времени и заказал блюдо, которое называл «gravlaks». Я содрогнулся от цены, пожалев комитет, но у меня были и свои деньги. Блюдо оказалось изысканно приготовленным лососем, не копченым, а будто полежавшим в вулкане.
— Вы из Скотланд-Ярда? — спросил Эрик, когда последний кусок нежно-розовой пищи богов исчез с тарелки.
— Нет, из Жокейского клуба. Это удивило его, и я объяснил, из-за чего приехал в Норвегию.
— Почему же они тогда хотят вас убить?
— Чтобы остановить расследование того, что случилось.
— Почему мой брат Кнут, этот безголосый петух, не ведет расследование? Никто и не пытался избавиться от него.
— Уберите одного полицейского, и на его место встанут шесть других.
— А шести таких, как вы, нет? — сухо спросил он.
— Штат Скакового комитета довольно ограничен. Эрик молча задумчиво пил кофе.
— А почему вы не бросите это дело, пока целы?
— Из чертова природного упрямства, — ответил я. — Что вы знаете о Рольфе Торпе?
— О Рольфе Торпе, который наводит ужас на лыжных склонах, или о том, который строит стеклянные дома для пигмеев?
— О Рольфе Торпе, который владеет скаковыми лошадьми и что-то добывает в шахтах.
— А-а, о нем. — Эрик насупился, фыркнул, состроил гримасу. — Еще один проклятый капиталист, который эксплуатирует природные богатства страны в личных целях.
— Вы знаете что-нибудь о нем лично?
— А в нем есть что-то личное?
— Нет?
Эрик засмеялся.
— Вы не находите, что охота за деньгами всегда что-то говорит о душе человека?
— Все, что делает человек, говорит о его душе.
— Но капиталист — это не человек, а капитал, — сказал Эрик.
— Но и о нем кричит каждая вещь, ему принадлежащая.
— Ладно, — улыбаясь, сказал Эрик. — Но я ничего не могу рассказать вам о Рольфе Торпе, во-первых, потому, что я с ним никогда не встречался, и, во-вторых, пока капиталиста не застанут в постели с секретаршей без пижамы, это самая скучная тема для колонки слухов.
Фотографии для шантажа, невольно мелькнула у меня мысль. Почему бы нет?
— Вы знаете человека, которого зовут Ларе Бальтзерсен? — спросил я.
— Конечно. Председателя Скакового комитета? Каждый в этой стране считает его респектабельной опорой общества. Он встречает послов, вручает награды. Постоянно на страницах спортивных газет и всегда рядом с человеком момента. Но можете себе представить, наш Ларе когда-то сам бывал героем дня. Известный мотогонщик, главным образом в Швеции. Естественно, до того, как банкирство окончательно пригладило его.