— Есть тут какая-нибудь еда?
— Я не хочу есть.
— Но я хочу.
— Садитесь, — велел он. — Там, где стоите. Я сел. Дула переместились ниже. Теперь при свете я видел их чересчур хорошо.
Время шло. Я засветил лампу в четыре тридцать дня, и только в восемь он начал говорить. Я совсем закоченел без движения, но и он тоже. На нем не было перчаток, и руки посинели. Но Миккель по-прежнему сжимал ружье, и замерзший палец обхватывал курок. Он не сводил с меня глаз, следя за каждым движением. Весь как натянутая тетива. И вдруг он произнес:
— Арне Кристиансен сказал, что мой отец арестован. Он сказал, что отец арестован из-за вас.
Голос опять стал ненормально высоким, и дыхание на холоде превращалось в узорные струйки пара. Но теперь Миккелю было легче продолжить свой рассказ, потому что он уже начал.
— Арне сказал, что отец хочет, чтобы мы поехали в Берген... и потом на лодке в Стовангер... и на самолет... — Он замолчал.
— И вы не поехали. Почему? — спросил я. Ружье задрожало.
— Пришли они. Я ждал.
— Мы разговаривали. Возле дома. О том, что надо уехать. — Пауза. — Они спустились сверху. На лыжах. В темных очках. — Снова пауза. — Один велел Арне отойти от меня. — Теперь Миккель надолго замолчал.
Его колотило мелкой дрожью от ужаса воспоминаний. — У него был нож.
— Ох, Миккель! — воскликнул я. Мальчик говорил быстро, захлебываясь, стараясь поскорей вытолкнуть из себя пережитый кошмар.
— Арне закричал: «Вы не можете! Не можете! Он не мог послать вас убить собственного сына. Не Миккеля!» Арне загородил меня собой. Он кричал: «Вы с ума сошли! Я сам разговаривал с отцом. Он велел мне приехать сюда и увезти Миккеля».
У Миккеля сузились глаза, он смотрел будто сквозь меня, снова переживая происшедшее.
— Они сказали, что отец переменил решение после того, как Арне уехал. Они сказали, что отец прислал их увезти меня на пароходе в Данию и там ждать от него денег и распоряжений. Арне сказал, что это не правда... Они сказали, что это правда... Еще они сказали, что Арне отсюда уже никуда дальше не поедет... Он не поверил. Он сказал, что даже мой отец такого не сделает. Арне следил только за тем, у которого был нож. Но второй взмахнул лыжной палкой и ударил его по голове. Арне упал в снег. Я пытался остановить их... Но они оттолкнули меня, положили его на сани, связали и потащили вверх по тропинке.
Отчаяние, которое он пережил тогда, снова исказило его лицо. Он сморщился, как от боли, и продолжал:
— Я вспомнил, что в коттедже есть дробовик. Побежал и зарядил его... Потом встал на лыжи и помчался за ними, чтобы остановить их... Но когда я догнал их, они уже возвращались за мной... Без саней. И я подумал... я подумал... они столкнули... столкнули сани... — Миккель с всхлипом втянул воздух. — Я выстрелил... тот, что с ножом, упал... Я выстрелил снова... но второй быстро повернулся и... Я побежал к дому перезарядить ружье, потому что думал, он вернется, чтобы убить меня. Но он не вернулся... Не вернулся... Когда вы пришли, я решил, что это он. Миккель замолчал.
— Вы знаете этих двоих? Видели их когда-нибудь прежде? — спросил я.
— Нет.
— Они пришли намного раньше меня?
— Не знаю. Прошло много времени.
— Часы?
— Наверно.
Я не встретил никого из них, когда поднимался вверх.
— Убивать нельзя, — сказал Миккель.
— Это зависит от обстоятельств.
— Нет.
— Если вы защищали свою жизнь или жизнь другого человека, суд не считает это преступлением.
— Я... Я убежден, я знаю, что убивать нельзя. И все же... когда испугался, — его высокий голос почти невыносимо зазвенел, — я это сделал. Сделал, хотя я презираю убийство. Я убил человека. И вас бы тоже убил, если бы вы не отскочили.
— Забудем об этом, — заметил я, но ужас застыл в его глазах. Чтобы помочь ему расслабиться и чуть успокоиться, я задал уводящий в сторону вопрос:
— Вы давно знаете Арне Кристиансена?
— Что? — Голос прозвучал на более низких нотах. — Года три.
— Вы хорошо его знали?
— Не очень. Только по скачкам. И все.
— А ваш отец давно его знает?
— Не думаю... Наверно, так же, как я. Познакомился на скачках.
— Они близкие друзья?
— У отца нет близких друзей, — сказал он с неожиданной горечью.
— Вы не хотите положить на пол ружье? Он взглянул на дробовик, кивнул и положил его рядом с собой. Ну хоть маленькое облегчение — не смотреть в эти два темных отверстия.
Лампа несколько раз мигнула, показывая, что газ на исходе. Миккель перевел взгляд от меня на стол, но сигналы гаснущей лампы вроде бы не пробились в его смятенное сознание.
— Лампа сейчас потухнет. Есть запасной газовый баллон? — спросил я.
Он медленно покачал головой.
— Миккель, здесь холодно, и скоро будет темно. Если мы хотим пережить ночь, нам надо сохранить тепло. Никакого ответа.
— Вы слышите меня?
— Что?
— Нам надо пережить ночь, понимаете?
— Я... не могу...
— Есть тут одеяла?
— Есть одно.
Я попытался встать, и он тут же схватился за ружье.
— Не валяйте дурака. Я не собираюсь вредить вам. И вы не застрелите меня. Так что давайте оба успокоимся. Понятно?
— Из-за вас арестовали отца, — неуверенно произнес он.
— А вы знаете почему?
— Нет... и вправду не знаю.
Я рассказал ему о краже нефтяных секретов и о нелояльности (чтобы не употреблять более сильных выражений), которую Пер Бьорн проявил к своей стране. Нет, в основном с мозгами у Миккеля было все в порядке. Он внимательно меня выслушал, потом немного помолчал, с лица постепенно сходило напряжение, отпуская мышцу за мышцей.
— Раз это раскрылось, он потеряет работу, — подвел итог Миккель. — Потеряет уважение. И тогда он не сможет жить. Отец не сможет. Престиж для него все.
Наконец-то голос звучал нормально, но, к сожалению, слишком поздно. Лампа уже еле тлела.
— Одеяло в раскладушках, — сказал он и попытался встать, но ноги у него одеревенели, как и у меня, если не больше. Они его не слушались, и он буквально упал на спину.
— Я замерз, — пожаловался он.
— Я тоже.
Он огляделся и впервые осознал наше незавидное положение.
— Вставайте, — приказал он. — Надо походить. Легко сказать, но трудно сделать.
— Можем мы растопить печь? У нас осталось четыре спички, есть картонные коробки, стол, стулья, если мы сумеем разбить их.