— Кислоту, — сказал Джереми. — Вы имеете в виду ЛСД?
— Да. Я видел, как кровь бежит по моим артериям и венам, словно моя кожа прозрачна. Я видел кости, словно в рентгеновских лучах. Это невероятно. Я слышал звуки так, словно они были трехмерными. Тиканье часов. Изумительно. Мать вошла в комнату и застала меня за тем, что я пытался вылететь в окно. Я видел, как кровь течет и в ней. — Я помнил все это так ясно, хотя мне было около пяти лет. — Я не понимал, почему она так рассердилась. Тот мужчина засмеялся, и она дала ему пощечину. — Я помолчал. — Она в самом деле пыталась держать меня подальше от наркотиков. Думаю, она умерла от героина, но уберегла меня даже от его запаха.
— Почему вы думаете, что она умерла от героина?
Я налил еще шампанского:
— Кое-что на скачках говорили. Маргарет и Билл. Вскоре после того, как я переехал туда, я зашел в гостиную, когда они ругались. Сначала я не понял, что речь шла обо мне, но, когда они увидели меня, они резко замолчали, и я понял. Билл говорил: “Он должен жить с матерью”, а Маргарет перебила: “Она героинистка”. Тут они увидела меня и замолчала. Смешно, но я был так польщен, что они считают мою мать героиней. Я почувствовал приязнь к ним. — Я криво ухмыльнулся. — Только через много лет я понял, что хотела сказать Маргарет этими словами — “она героинистка”. Я спросил ее потом, и она рассказала мне, что они с Биллом знали, что моя мать принимает героин, но они не больше меня знали, где ее искать. Они, как и я, догадывались, что она умерла, и, конечно, гораздо раньше меня поняли, почему. Они не рассказывали мне, жалели. Добрые люди. Очень добрые.
Джереми покачал головой.
— Простите, — сказал он.
— Да ладно. Это было давно. Я никогда не тосковал по матери. Сейчас думаю, что, наверное, должен был бы, но — не тосковал.
Я тосковал по Чарли. Когда мне было пятнадцать, некоторое время я очень горевал по нему, а затем, вспоминая его уже смутно, время от времени. Я почти каждый день пользовался наследством Чарли — буквально, в смысле фотооборудования, и в переносном смысле — теми знаниями, которые он мне дал. Каждый мой снимок был моей признательностью Чарли.
— Попытаюсь выяснить что-нибудь у телевизионщиков, — сказал Джереми.
— О'кей.
— А вы навестите бабушку?
— Наверное, — вяло сказал я.
Джереми слегка улыбнулся.
— Где нам еще искать? В смысле, Аманду. Если ваша мать повсюду подкидывала вас, то она наверняка так же поступала и с Амандой. Вы об этом не подумали?
— Подумал.
— Ну, и?
Я молчал. Все эти люди... Так давно... Хлоя, Дебора, Саманта... безликие тени. Я никого из них не узнал бы, войди они сейчас в комнату.
— О чем вы думаете? — спросил Джереми.
— Ни у кого из тех, кому меня подкидывали, не было пони. Меня никогда не оставляли там, где сфотографирована Аманда.
— О, я вижу.
— И я не думаю, — сказал я, — что тех же самых друзей можно было заставить присматривать и за вторым ребенком. Я и сам очень редко возвращался на одно и то же место. Моя мать, по крайней мере, равномерно распределяла нагрузку.
Джереми вздохнул.
— Это так неправильно...
— Я мог бы найти одно место, где я жил, — медленно, неохотно проговорил я. — Наверное, я мог бы попытаться. Но там... там спустя столько лет могут жить другие люди, да и вряд ли они знают что-нибудь об Аманде.
— Этот шанс! — Джереми прямо-таки вцепился в эту возможность.
— Очень слабый.
— Стоит попытаться.
Я выпил немного шампанского и задумчиво глянул в кухню, где не столе лежала мусорная коробка Джорджа Миллеса, и смутная мысль вдруг выкристаллизовалась в моем мозгу. Очень даже стоит попытаться. Почему бы и нет?
— Я не расслышал вас, — сказал Джереми.
— Да. — Я посмотрел на него. — Можете остаться, но я хотел бы провести остаток дня над разгадыванием другой загадки. К Аманде это отношения не имеет. Нечто вроде охоты за сокровищами… на сокровища может и не оказаться. Я просто хочу кое-что выяснить.
— Я не… — растерянно сказал он.
Я встал и принес коробку. Положил ее на стол.
— Скажите, что вы об этом думаете, — сказал я.
Он открыл коробку и вытряхнул оттуда содержимое. Брал одну фотографию за другой и клал их обратно. На лице его предвкушение сменилось разочарованием, и он сказал:
— Это же просто... ничего...
— Мгм. — Я протянул руку я вытащил кусочек казавшейся чистой пленки в два с половиной дюйма на семь. — Посмотрите на свет.
Он взял кусочек пленки и поднял его.
— Какие-то пятна, — сказал он. — Очень слабые. Едва различимые.
— Это снимки, — сказал я. — Три снимка на пленке в двадцать кадров.
— Ну… их же не видно.
— Не видно, — согласился я. — Но, если я буду осторожен... и удачлив... мы увидим.
— Как? — Он был озадачен.
— С помощью усиливающих химикатов.
— Но зачем? К чему стараться?
Я цыкнул зубом.
— В этой коробке я нашел кое-что интересное. Все это хранил один великий фотограф, который к тому же был странным человеком. Я просто думаю, что, может быть, еще кое-что из этой коробки вовсе не такой хлам, как кажется.
— Но... что именно?
— Вопрос. Что именно… если хоть что-то.
Джереми глотнул шампанского.
— Давайте вернемся к Аманде.
— Вы займетесь Амандой. А я лучше займусь фотографиями.
Однако он с интересом смотрел, как я роюсь в шкафу в проявочной.
— Все это смотрится страшно профессионально, — сказал он, оглядывая увеличители и приспособление для печати фотографий. — Я и понятия не имел, что вы таким занимаетесь.
Я вкратце рассказал ему о Чарли и наконец нашел, что искал, — бутылку, которую я купил во время отпуска в Америке тремя годами раньше. На этикетке значилось “Усилитель для негативов” и были изложены инструкции. Очень полезно. Многие производители печатают свои инструкции на отдельных тонких листочках, которые намокают либо теряются. Я поднес бутылочку к раковине с фильтром для воды под краном.
— Что это? — спросил Джереми, указывая на его круглые колбообразные бока.
— Для обработки фотографий необходима сверхчистая мягкая вода. И никаких железных кювет, иначе на снимках останется много черных точек.
— Дурдом какой-то, — сказал он.
— Точно.
В пластиковой мензурке я смешал воду и усилитель, чтобы получить раствор такой концентрации, как было указано в инструкции, и вылил его в кювету для проявки.