Вскоре собралась огромная толпа. Задрав головы, люди смотрели вверх и не верили своим глазам. Любопытные уже не умещались на тротуаре и заняли всю проезжую часть с тремя потоками движения. Легкий ветерок раскачивал интимные предметы, и каждые полминуты фаянс издавал мелодичный звон. Смех толпы начинал напоминать истерику.
Управляющий отелем пулей вылетел на улицу, от ужаса у него перехватило дыхание, и он тут же исчез. Потом появился полицейский и тоже долго разглядывал фаянсовые удобства, но длинная рука закона не дотянулась до высоты шесть футов.
Управляющий поднялся в номер мистера Денниса, который, ликуя, наблюдал за разладом, устроенным им в Торке, и спросил, не будет ли мистер Деннис так любезен, чтобы вернуть на место собственность отеля. Мистер Деннис объяснил, что очень опасно подниматься вверх по таким тонким перекладинам и он не хотел бы рисковать вторично.
Немного спустя на улицу вышел портье со стремянкой и, подбадриваемый саркастическими замечаниями огромной толпы, полез вверх и срезал оскорбительные предметы. Торке постепенно возвращался к нормальной жизни.
Через несколько недель мистер Деннис скоропостижно скончался, и, как выяснилось, еще накануне поездки в Девон он знал, что ему осталось жить недолго. Вместо того чтобы мрачным ожиданием смерти портить отдых себе и окружающим, он решил в оставшиеся ему дни повеселиться вовсю.
Когда мы вернулись из Девона, Джордж поехал в Ньюмаркет на аукцион чистокровных лошадей, а мне поручил заботу о конюшне. Вечером я обходил стойла, задавал лошадям корм и смотрел, все ли в порядке. Когда я вошел в бокс к Русскому Герою, то с ужасом обнаружил, что гордость конюшни хрипит от боли, мечется по боксу и страшно потеет.
Моментально приехал Бобби О'Нейл и сказал, что у Русского Героя желудочные колики. Ему ни в коем случае нельзя разрешать ложиться, и надо его все время прогуливать. Круг за кругом с конюхом, который обычно смотрел за скакуном, мы водили по двору Русского Героя. Наступила ночь, а мы все еще кружили по двору. Небо начало сереть, стало светать, а мы автоматически маршировали от ворот к конюшне и обратно, замерзшие и полусонные.
Наконец спазмы прошли, и наш Герой начал нормально вышагивать по булыжнику. Мы завели его в бокс, но ложиться спать было уже поздно или, напротив, рано. Пришло время готовить лошадям завтрак. Когда Джордж вернулся, то с облегчением увидел, что Русский Герой полностью выздоровел, ведь он готовил его для участия в Большом национальном стипль-чезе.
В октябре лошади лорда Байстера отправились на свои первые в сезоне скачки в Вустер. А я первый раз выступал на скакуне Силвер Фейм в черных, золотых и красных цветах лорда Байстера. Меня бросало в дрожь от мысли, что я сижу на одной из самых дорогих лошадей Англии. Предполагалось, что она легко выиграет заезд, потому что соперники выглядели довольно скромно.
Легким галопом мы приблизились к старту, и вдруг кровь хлынула у нее из носа. Очевидно, у Силвер Фейм лопнул маленький кровяной сосуд.
Я не знал, что делать.
Может, у этой лошади часто идет из носа кровь, и ничего серьезного в этом нет? А если это случилось первый раз и предвещает плохие последствия? Участие Силвер Фейм считалось главным событием соревнований, и если ее не будет – зрители почувствуют разочарование.
Наконец я решился попросить у стартера разрешения отъехать в сторону. Он осмотрел нос лошади, из которого еще капала кровь, и позволил. Отводя ее назад, я боялся, что сделал глупость, но лошадь была такой дорогой, что я не мог рисковать.
Джордж Биби, тренер лорда Байстера, с озабоченным видом уже спешил к нам. И когда я объяснил, что случилось, он сказал:
– Вы правильно поступили, что ушли со старта. Такого с ней никогда не бывало.
И насколько я знаю, никогда потом и не повторялось, хотя несколько недель мы с тревогой наблюдали за Силвер Фейм.
В тот же день я работал со второй великолепной лошадью лорда Байстера, Роймондом. Ничего непредвиденного не произошло, и, к моему великому облегчению, мы выиграли скачку.
Конюшни Джорджа Биби находились в Беркшире, а Джорджа Оуэна – в Чешире, и я проводил почти все свободное время в дороге, переезжая от одного к другому. Часто получаюсь так, что я был на юге в то время, когда Оуэну был нужен на севере, и совмещать две работы оказалось гораздо труднее, чем предполагал Оуэн. В конце концов Джорджу пришлось нанять другого жокея, который бы постоянно жил рядом, хотя я еще полтора года до своего переезда в Беркшир выполнял секретарские обязанности и тренировал его лошадей. Я всю жизнь буду благодарен Джорджу Оуэну за прекрасный старт, который он дал мне, мы остались близкими друзьями, и впоследствии время от времени я работал с его лошадьми на соревнованиях, которые проходили на севере.
Немного спустя после скачек в Вустере мне предстояло первый раз участвовать в Большом национальном стипль-чезе на ипподроме Эйнтри в Ливерпуле. Я уже работал с Парфеноном, лошадью, заявленной на это крупнейшее событие в мире скачек. С этим степенным старомодным скакуном мы один раз стартовали в большом стипль-чезе в Сефтоне.
Первый раз участвовать в Ливерпульском стипль-чезе – все равно что пересечь экватор: выступления ждешь с трепетом, это серьезная веха в жизни, которая расширяет горизонт. Но Парфенон был надежным скакуном, и я не боялся экваториального купания и встречи с Нептуном.
Эйнтри – огромный ипподром. Справившись с первыми препятствиями, я начал воспринимать заезд как великолепную экскурсию по его скаковым дорожкам. Если работаешь с хорошей лошадью – нет лучшего ипподрома. Его трасса стипль-чеза не годится для трусливых лошадей или для плохих прыгунов. Но даже надежная и отважная лошадь иногда падает на здешних барьерах, а другим и вообще лучше бы оставаться дома.
Вопреки мнению многих, я не считаю ливерпульскую трассу жестокой. Безусловно, некоторые препятствия там выше, чем в других местах, и уровень почвы несколько понижается там, где лошади предстоит приземлиться. Это характерно только для Ливерпуля и вначале пугает. Правда, что препятствие, которое называется «Чейер» и состоит из широкого забора и огромного рва за ним, устрашает, когда на него смотришь снизу. Потому что забор выше человеческого роста и три фута шириной, а ров шесть футов в ширину. Вряд ли кто-нибудь скажет, что это легкая трасса. Вдобавок к понижению уровня почвы и высоте барьеров там еще есть несколько неудобных поворотов, особенно после препятствий «Бечерс» и «Кэнел-Терн». Очень часто лошади пропускают эти резкие повороты и галопируют прямо в воду, но недавно эти повороты огородили заборами.
Дистанция в две мили – серьезное испытание, какого и надо ожидать от величайшей трассы стипль-чеза в мире, но эта дистанция великолепна. Ни лошадь, ни всадник не чувствуют никакого стеснения, потому что она просторна, здесь много свободного места. Двадцать пять лошадей могут одновременно прыгать через первые пять барьеров, настолько они длинны. А на других ипподромах едва хватит места для шести скакунов.
Те, кто пишет негодующие письма в газеты о негуманности ливерпульской трассы, не понимают, что она сравнительно с другими безопасна. Там погибло не больше лошадей, чем в любом другом месте, но обо всем, что случается на ливерпульских скачках, любят писать в газетах, поэтому у публики и сложилось впечатление, что это жестокая трасса.