А затем снова взмыла в небо. Ночная Москва и окрестности были местом таинственным, красивым и притягательным. Настя на мгновение залюбовалась панорамой, но потом вспомнила о том, о чем думала все время.
Девочку Женю она спасла, хотя той на роду было написано стать жертвой маньяка. Так же, как и она сама стала жертвой киллера. Но, в отличие от Жени, никто ее не спас, никакой призрак не пытался отвести от нее беду.
Но дело было не в ней самой, а в ее детях. В Пете и Олесе, которые, как и Женя, могли стать жертвой любого мерзавца и преступника. И уже стали: какой-то мерзавец и преступник отнял у них мать.
Настя опустилась на обочину МКАДа, пытаясь сообразить, в какую сторону ей надо лететь, чтобы оказаться у себя дома. А потом вспомнила то, о чем вел речь Адриан: надо просто представить, куда она хочет попасть, закрыть глаза, пожелать оказаться там – и переместиться в нужное место.
Она закрыла глаза, чувствуя, что на них наворачиваются слезы. Да, оказывается, призраки тоже плачут. Хотя она никакой не благородный призрак из готического романа, а так, брак вселенной, информационное поле, оставшееся после кончины Анастасии Бойко…
Настя открыла глаза, которые сомкнулись сами собой, и вдруг поняла, что находится в помещении. И оно ей было отлично знакомо – это холл ее загородного особняка. Она запрокинула голову – и в этот момент старинные часы, на приобретении которых когда-то настоял Виктор, шипя и звеня, пробили полночь.
Итак, она была мертва уже двадцать четыре часа. Но какая теперь разница – у нее был шанс увидеть своих детей, и она не намеревалась упускать его. Настя устремилась по лестнице, вдруг понимая, что чувствует ее босыми стопами. А паркет даже скрипнул, когда она подошла к спальне Олеси. Она что, обрела прежнюю человеческую форму?
Но нет, ничего не изменилось, просто из недр необъятной памяти всплывали звуки, населявшие ее особняк. Дверь была приоткрыта, и Настя прошла сквозь нее. Дочка лежала на кровати, еще одетая, на голове наушники. Она спала, держа в руке мобильный телефон.
Настя приблизилась к Олесе, склонилась над ней и поцеловала ее. Дочка заворочалась во сне. Анастасия попыталась схватить одеяло – и оно вдруг под действием ее воли расправилось и накрыло Олесю. Настя сняла с нее наушники и вынула из руки мобильный, выключив проигрываемую на нем музыку.
– Мамочка, спасибо! Но я уже не маленькая. Я сама решу… – пробормотала сквозь сон Олеся, а потом снова забылась. Настя чувствовала, что по щекам у нее струятся слезы. И вдруг одна слезинка упала на щеку дочери. Она задержалась там, сверкая в свете ночника, как редкостный бриллиант, а потом исчезла, будто и не было ее. Или и не было ее там и это всего лишь видение? Галлюцинация у призрака, вот ведь занятно…
Настя попыталась натянуть одеяло чуть выше, но не смогла. И вдруг со всей отчетливостью поняла – она умерла. Не только для себя, но и для своих детей. Для всего мира, во всяком случае, для мира людей. И предписано ей быть узницей мира призраков.
Она вышла в коридор, попыталась прикрыть дверь, но не вышло. Глотая слезы, она направилась в комнату сына Пети. Тот спал лицом к стене, обняв своего большого серого смешного медведя. Медведя, которого она купила ему в мадридском универмаге, которого везла в ручной клади и по поводу которого у нее вышла небольшая ссора с сидевшей в самолете по соседству чопорной и решительно всем недовольной немкой.
Она опустилась на кровать сына, попыталась дотронуться до него рукой, но та оказалась на подушке. Анастасия попыталась чмокнуть Петю, но снова неудачно. Она, которая спасла чужого ребенка, чем была крайне горда, не могла приласкать своих собственных чад…
Да, это был ее особняк, но ставший всего за одни сутки таким чужим. Его населяли любимые ею люди, но они были так далеки от нее… точнее, она от них.
Что ж, ее время истекло, и с этим надо было смириться. Хотя как она может смириться с этим, если видит на кровати своего любимого сына? Однако она – призрак, а он – человек. И их отделяет невидимая и тонкая, но такая беспощадная преграда…
Поднявшись с кровати, Анастасия поняла, что ей надо уйти. Нет, не потому, что ее здесь ничего не держало: здесь ее держало очень многое. Конечно, она могла остаться тут и, как раньше, жить в своем доме, с одной лишь разницей, что она была бы призраком и никому бы не была видна. Да, она могла бы подавать сигналы, но зачем пугать тех, кого любишь…
Она отвернулась, и в этот момент услышала голос:
– Мамочка, не уходи!
Анастасия замерла, и Петя – это был он, кто же еще – повторил:
– Мамочка, прошу тебя, не уходи!
Она повернулась и увидела сына, который, приоткрыв глаза и по-прежнему сжимая плюшевого медведя, смотрел ей вслед.
Анастасия вернулась к кровати, присела на нее и прижала к себе Петю. И на этот раз все получилось – она почувствовала его тело и дыхание.
– Какой хороший сон, мамочка! – пробормотал Петя, прижимаясь к ней. – И ты такая… Такая уютная!
Он думал, что это сон. И отчасти это была правда – Анастасия не знала, по какой причине сын смог увидеть ее, может, потому, что она так этого хотела? Или он так хотел?
– Не уходи, не уходи! – пробормотал Петя, закрывая глаза и прижимая к себе ее руку. – Мамочка, ты ведь никуда больше не уйдешь?
Гладя его по волосам, женщина прошептала, чувствуя, что слезы снова текут у нее по щекам:
– Нет, никуда… Я всегда буду с тобой…
Слеза, скатившись по щеке, капнула на подушку. А другая попала на лоб Пети. Мальчик, встрепенувшись, произнес:
– Но почему ты плачешь, мамочка? Что-то случилось?
Как она могла объяснить ему, что случилось? Впрочем, хватило бы всего нескольких слов. Однако готовы ли ее дети к страшной правде? К той правде, которая разрушит их детство и навсегда станет причиной ночных кошмаров?
– Нет, милый мой, ничего не случилось, – ответила Настя, гладя его голове. – Все в порядке…
– Но если все в порядке, отчего ты тогда плачешь, мамочка? – спросил, зевая, Петя. – А, понимаю, во сне свои законы, ведь так? Если ты плачешь, то на самом деле тебе очень весело! Там все наоборот!
Да, в том мире, в котором она теперь обитала, многое было наоборот. И она сама была оборотной стороной прежней, живой, Анастасии Бойко. И кто бы что ни говорил – нет, она не фантомная боль, она не информационная память, она не рефлекс. Потому что у них не бывает таких чувств, которые она испытывала к своим детям. Она продолжала любить их – так же сильно, и даже еще сильнее, чем при жизни. До того, как превратилась в призрака.
– У тебя неприятности на работе? – произнес Петя. – Но ведь ты была такая собранная и веселая, когда мы говорили с тобой вечером по Интернету…
Настя окаменела – они говорили с ней вечером по Интернету. Естественно, говорили, только не с ней, а с той особой, которая заняла ее место, являлась теперь ею самой.