Неужели не с кем поделиться хорошими новостями? Он, Коста Дзеннокотти, в возрасте семидесяти лет, скоро станет отцом.
Чичи мучили дурные предчувствия. Неизвестно, откуда они взялись, но очень дурные предчувствия. В день смерти Димитрия Станислопулоса она испытала то же самое. Проснулась утром. Почистила зубы, помылась. Подняла Роберто, покормила его любимым рубленым мясом и яичницей-глазуньей. Потом они вдвоем, по заведенной традиции, отправились здороваться с папой.
Мистер Станислопулос сидел на своем обычном месте. Он выглядел утомленным и слабым.
– Доброе утро, Чичи. Доброе утро, Роберто, – сказал он.
Все, как всегда. Однако она сразу поняла, что он не доживет до вечера. И вот сегодня ее преследуют такие же мрачные мысли.
Она бросила яростный взгляд на пустоголовую мать мистера Голдена и на ее друга-иностранца. Это они виноваты, что Роберто остался с Бриджит дольше, чем следовало бы.
Бриджит безответственна. Она не знает, как следить за ребенком четырех с половиной лет. Она избалованна, эгоистична и ревнует Роберто – всегда была такой.
Чичи громко вздохнула. Она не знала, что до Марина-дель-Рей так далеко ехать. Иначе она плюнула бы на зуб – приклеила бы коронку на жевательной резинке или что-нибудь такое. Помимо всего прочего, Алиса заставила ее прождать в приемной у дантиста почти два часа. Чичи молча кипела от злости.
Наконец-то они ехали назад в Бель Эйр в белом «роллс-ройсе» Олимпии.
Сколько времени займет дорога? – спросила Чичи шофера, англичанина в форме и с упрямым выражением лица.
Около получаса, мадам, в зависимости от интенсивности движения, – мелодично протянул он.
Спасибо. – Она надеялась, что предчувствие скоро оставит ее.
– Я тебе нравлюсь? – спросил Тим Вэлз.
Бриджит не знала, что ответить. Роберто чавкал за кухонным столом, по уши в шоколадном мороженом, а Тим задавал ей самый важный в ее жизни вопрос. «Не то что нравишься – я люблю тебя!» – хотела она выкрикнуть во весь голос, но, наверное, момент еще не настал. Если уж на то пошло, он ничего не говорил ей о любви.
– Ты же сам знаешь, – наконец произнесла она. – Ни с кем другим я не делаю того, что с тобой. Ты мне больше чем нравишься.
Намекай, намекай, возможно, он поймет.
Ты тоже мне нравишься, – серьезно продолжал он. – Но я знаю о тебе кое-что, что не дает мне покоя.
Что? – быстро спросила она.
Еще мороженого, – потребовал Роберто.
О Господи! Ей хотелось отдубасить маленького придурка!
Тим подошел к холодильнику, достал еще одну пачку и положил ее перед ребенком.
Бриджит заерзала от нетерпения, желая узнать, что же именно не дает ему покоя.
Он не заставил ее долго ждать.
Я знаю, сколько тебе лет, – заявил он.
Бриджит почувствовала, как кровь прилила к ее лицу.
Мне восемнадцать, – попыталась сблефовать она.
Тебе четырнадцать, – возразил Тим.
Неправда, – в отчаянии соврала она, чувствуя себя униженной.
Правда, – грустно повторил он. – И ты знаешь, под какую статью ты меня подводишь?
Под какую? – чужим голосом спросила Бриджит.
Совращение малолетних.
Наступило гнетущее молчание, нарушаемое только чавканьем Роберто. Бриджит не знала, куда девать глаза. Ей хотелось провалиться сквозь землю. Вот сейчас Тим Вэлз скажет, что больше не сможет встречаться с ней. Девочка готова была умереть от горя.
Как ты узнал? – пробормотала она наконец, вся пунцовая от стыда.
Ну, это все-таки не государственная тайна, – пояснил он. – Я прочитал о твоем деде и о его завещании.
Там все ложь.
Что все?
Мама говорит, что в газетах пишут только ложь.
– Возможно. Но я проверил, девочка, и тебе действительно четырнадцать лет. Пятнадцать тебе исполнится только в декабре.
– С днем рождения, – уныло пробормотала она.
Роберто разглядел в углу однокомнатной квартиры телевизор.
– Хочу смотреть, – заявил он, указывая пальцем.
Бриджит без сил опустилась на угол кушетки, служившей Тиму кроватью.
Тим включил Роберто телевизор, и мальчик выбрался из-за стола, прихватив с собой мороженое, и уселся на пол в нескольких дюймах от экрана, полностью отключившись от всего происходящего.
Не хочу быть четырнадцатилетней, – надулась Бриджит. – Я ненавижу свой возраст! Ненавижу! – Ее голубые глаза наполнились слезами. – А теперь ты тоже меня ненавидишь.
Вовсе нет, – ласково произнес Тим, обняв ее за плечи.
Ненавидишь, ненавидишь, – всхлипнула девочка.
Нет. Но перед нами серьезная проблема, и ты должна мне помочь найти решение.
Как ей хотелось, чтобы Роберто куда-нибудь исчез. Одним своим присутствием он раздражал ее.
– Не беспокойся, – мрачно буркнула она. – Через неделю я уеду в Швейцарию, в школу, и перестану представлять собой такую большую проблему для тебя.
– Ты сама хочешь ехать? – быстро спросил он. – Или ты предпочла бы остаться со мной?
Мысль о возможности остаться с ним ни разу не приходила ей в голову. Но теперь, когда он сам произнес эти слова, стало ясно, что ничего на свете ей не хотелось бы так сильно.
А как это сделать? – с надеждой в голосе поинтересовалась она.
Слушай меня, девочка, и слушай внимательно. У меня есть план.
Пейж Вилер позвонила домой в пять тридцать. Возникла настоятельная необходимость срочно лететь по делу в Сан-Франциско – она вернется только завтра.
– Ты даже не заедешь домой за вещами? – удивился Райдер.
Она объяснила ему о клиенте-арабе с частным самолетом, стоящим уже чуть ли не на взлетной полосе.
Райдер понял. Работа есть работа.
Джино позвонил в дом, который он снял в Беверли-Хиллз. Никого, только автоответчик.
Начинается приключение, – промурлыкала Пейж с порочной улыбкой. – Давно уже у меня не было приключений. – Она раскинулась на кровати и сладко потянулась. – Ты такой настойчивый, Джино.
Вечная история, – ухмыльнулся он. – Я всегда довольно легко добивался своего.
Ничего удивительного.
Ленни целый день проработал над новым сценарием. Он выпил полбутылки водки, поставил запись Брюса Спрингтина и полюбовался закатом из своей голливудской квартиры с незастеленной кроватью и толстым слоем пыли.
Ух! Как здорово он себя чувствовал! Как никогда за последние несколько лет. И материал выходил из-под его пера отличный – острый и ехидный. После многих месяцев кризиса у него снова «пошло».